Размагниченные примером главаря, оба других незадачливых похитителя тоже рухнули на колени, моля о пощаде и в один голос проклиная тот день и час, когда согласились на эту авантюру.
- Папа, встань! Не унижайся перед всякой мразью! - прозвучал все тот же звонкий голос.
Я не уловил в нем даже нотки страха.
Хм! Ишь, какая смелая!
Взяв из рук Саныча факел, я подошел к ней ближе. Изящная девичья фигурка, тонкие черты лица, не имеющие ни малейшего сходства с топорной рожей Кителя. В сравнении с раболепными позами мужчин облик девушки излучал одухотворенность.
Недовольная настойчивым вниманием с моей стороны, она опустила голову, но ее дух не был сломлен.
Я не понимал, что случилось. В моей душе вспыхнул праздничный фейерверк. Ленивая кровь, которую, казалось, уже ничто не разгонит, пришла в вихревое движение. Опять, как в студенческие годы, захотелось чудить и куролесить, но лишь затем, чтобы эта гордячка хоть мельком взглянула на меня с благосклонным интересом.
- Хозяин... - Саныч потянул меня за рукав и заговорщицки прошептал: -Выйдем на минуту...
Мы поднялись наверх и прошли на середину двора.
Да, это была она, Лесная Дача.
У заметно обветшавшего барака стояло то самое такси, что обогнало меня на бульваре. Сквозь тучи светила луна, черная масса леса шумела о чем-то своем.
Сколько же лет я здесь не был?
Эх, лучше и не считать...
- Саныч, а ты оказался плохим пророком, - усмехнулся я. - Помнишь, твердил как попугай: Китель не опасен, Китель не опасен... Ну и?
- Да ведь и на старуху бывает проруха, - виновато вздохнул он.
- Как ты оказался здесь?
- Бог надоумил, - серьезно ответил он. - Все же я решил присмотреть за Кителем в первые дни по возвращении. Приставил толкового парнишку. Он передал, что ночью Китель рванул куда-то по Восточному шоссе. Я сразу вспомнил о Лесной Даче. Какого рожна ему там делать? На сердце стало неспокойно. А тут еще тебя нет и нет с похорон... Мало ли чего? Вот и решил проверить.
- На всякий пожарный?
- Именно! Эх, Федорыч! Видать, в рубашке ты родился. Еще бы две секунды...
Когда он произнес "в рубашке родился", я почему-то подумал про девушку, которая стоит сейчас у стены под дулами автоматов, а факел освещает ее гордый профиль.
- Надо что-то делать, - продолжал между тем Саныч.
- Ты о чем?
Он кивнул в сторону подвала.
- Что предлагаешь?
- Поставить крест, - тихо, но внятно заключил он, - а после завалим буреломом и камнями. Никто вовек не сыщет.
- И это ты говоришь о своем бывшем боссе? О его родственниках? -изумился я, думая только о девушке.
- Но как же быть?! - В голосе Саныча прорвались мучительные нотки. - Я не хотел их трогать. Сами напросились. Я вообще не понимаю, как же он осмелился? Но раз так - надо действовать жестко. Отпустить - значит самим жить с оглядкой и каждую минуту ждать пули из-за угла. Надо решаться, хозяин. Сейчас. Другого такого случая не будет. Да ты не переживай! Мы все сделаем сами. Там на дороге стоят две наши тачки. Садись в мой "Москвич" и поезжай домой. А мы тут все зачистим.
Эта жестокость, выраженная в мягкой, почти деликатной форме, ужаснула меня.
- Послушай, Саныч... - заговорил я, вглядываясь в его зрачки, где отражался бледный свет луны. - А если бы, скажем, ты опоздал? Если бы они сделали свое дело? Переметнулся бы к Кителю? Завалил бы буреломом меня?
Саныч резко отпрянул:
- Федорыч! Зачем обижаешь?
- Ты не ответил.
- Хорошо, отвечу! - воскликнул он с таким видом, словно собирался исповедоваться. - Я рассказывал тебе, Федорыч, кое-что о своем детстве. О вечно пьяном папашке, о моей безответной маме, о нашей убогой и бесприютной жизни. Еще тогда у меня появилась мечта... Уютный домик с зеленой лужайкой, где я чувствовал бы себя хозяином, машина, красивые и удобные вещи... Верная и любящая жена... И чтобы не думать о завтрашнем дне, чтобы моим детям и внукам хватило того, что я оставлю, чтобы не пришлось им мучиться так, как довелось мне. Чтобы в моем кругу меня уважали и слово мое ценили. Только и всего. Разве я желал невозможного? - Он проникновенно посмотрел на меня. -Федорыч, благодаря тебе моя мечта сбылась. С тобой я добился всего, о чем мечтал. Спроси меня сейчас Господь: "Балашов, раб мой, проси у меня чего хочешь, все исполню за твои прежние страдания", я отвечу: "Спасибо, Господь, дай мне немного здоровья, чтобы увидеть своих внуков. А там можно и в твои сады". Признаться, я не подозревал в Саныче такой набожности.
- Значит, на Господни сады рассчитываешь? А не боишься, что Он предназначил тебе раскаленную сковородку?
- За что? Разве я мало настрадался душой?
- А грехи?
- Какие?
- Не ты ли собираешься казнить этих несчастных? Саныч вздохнул:
- Кто не грешен, Федорыч? Не для себя стараюсь. Не для себя иду на новую муку. Ради близких своих, ради тебя...
Я не смог сдержать ироничной усмешки:
- Однако же забавная логика... Нет, Саныч, я не хочу, чтобы ты грешил ради меня. Думаю, вполне можно обойтись без жертв.
Тонкая фигурка девушки все время стояла перед моими глазами.
Нежданно Саныч цепко схватил меня за руку:
- Хозяин! Нельзя их отпускать!
- Почему, черт побери?! Они полностью деморализованы.
- Пойдем на это - быть беде, - продолжал он с непривычной напористостью.
- Какие у тебя основания так думать?
- Я предчувствую.
- Знаешь, Саныч... - Я начал сердиться. - У тебя уже были предчувствия по поводу Кителя. Диаметрально противоположные. Все! Довольно ходить по кругу. Сделаешь в точности так, как я скажу. Пошли! - И, повернувшись, я направился к подвалу.
Сзади семенил Саныч. До меня донеслось его тихое бормотание:
- Мне конец... Эта чертовка уничтожит меня...
За время нашего отсутствия ситуация в подвале внешне не изменилась. Трещал факел, пленники кучкой сбились у стены, парни Саныча держали их на мушке. Но что-то подсказывало, что какой-то разговор тут состоялся. Возможно, Китель хотел подкупить "бойцов" или пытался их застращать, но, очевидно, получил резкий, даже насмешливый отпор. Сейчас он выглядел тем, кем и был на самом деле, - старой развалиной. Звериная тоска, полная покорность судьбе читались в его оловянных зрачках.
Когда мы вошли, он даже не посмотрел в нашу сторону, уверенный, видимо, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Девушка тоже не изменила позы. Распрямив плечи и вскинув голову, она смотрела в темноту потолка. Ни дать ни взять, пламенная революционерка перед казнью.
Лишь два молодых придурка, так и не поднявшиеся с колен, вновь принялись слезно молить о пощаде.
