Инженер Евгений Покровский был старым другом и сотрудником знаменитого Криштофа Бернарда, а теперь — большим заступником и, если можно так выразиться, защитником его сына. Петя в основном благодаря ему был удостоен чести из тысячи кандидатов быть принятым девятым в состав экипажа. Инженер Покровский считал своим долгом перед умершим другом сделать из Пети наследника славы его отца и при этом охранять его, насколько это вообще в человеческих силах.
— Евгений Павлович, здравствуйте! — начал Петя, наведя на фокус его угловатое багровое лицо с крепким внушительным носом. На одно мгновение на синих глазах сверкнули круглые стеклышки без оправы и тут же снова слились с моложавым лицом, так что казалось, будто Покровский вообще не носил очков.
— Петя, сын мой! — послышался мелодичный бархатный бас. Полные губы сложились в счастливую улыбку. — Поздравляю тебя с великим завтра! Сынок, наконец ты дождался — наступила твоя минута, попрощайся с миром…
— Евгений Павлович, — перебил его быстро Петя, — я хочу вам что-то сообщить, я передумал, я не полечу завтра с вами…
— Что ты говоришь, Петя?
— Я не полечу! Останусь на земле!
По лицу Покровского пробежала тень, оно както сразу погасло. Но только на одно мгновение.
Тотчас же оно снова озарилось прежней улыбкой.
— Ты не полетишь с нами? В общем это хорошо! Я понимаю тебя, мой мальчик! Понимаю, мама, да? Ну, ничего…
Он продолжал говорить таким же мелодичным, словно ласкающим басом, но все же с несколько другим оттенком, как будто более глубоким…
— Евгений Павлович, не сердитесь на меня, но я не могу иначе…
— Отчего же мне сердиться, дурачок? Я даже рад, радуюсь вместе с твоей мамой, передай ей привет от меня! Так, значит, ты не полетишь, — сказал Покровский задумчиво, но тут же снова повеселел: — А ты знаешь, что доставишь этим огромную радость одному хорошему человеку?
— Знаю, Доминик Эрбан как раз находится у меня…
— У тебя уже! Вот вездесущий! Покажи-ка мне его!
— До свидания, Евгений Павлович! Только но думайте, что… Я полечу следом за вами, когда немного осмотрюсь в этом мире, и тогда я скажу вам, почему я не мог лететь с вами… Счастливого пути!
Петя отошел со света и дал знак Эрбану. И вдруг ему стало немного стыдно. Он видел, с каким нетерпением юноша бросился к аппарату, — в эту минуту он пожалел о чем-то. Ему не хотелось слышать их разговора, он еще увидел, как лицо инженера Покровского снова просияло, услышал сказанные добродушным басом слова: «Приветствую вас, молодой человек» — и побежал к двери…
В коридоре он подумал о маме, должно быть, потому, что ему напомнил о ней Покровский. Он заторопился в ее комнату. Как могло случиться, что до сих пор он даже не вспомнил о ней?
Правда, у него было так мало времени! Лихорадочные дни сборов и приготовлений, потом разочарование и отчаяние из-за отсрочки и, наконец, неожиданная радость и надежда. Получилось так, что Ольга вошла в его жизнь и заслонила собой образ матери… Сердце Пети сжалось от раскаяния.
Он сию же минуту должен разыскать ее! Ей первой он сообщит об этом важном событии! Было бессердечным с его сроны уделять ей так мало времени, избегать ее До самой последней минуты.
Он с трудом переносил ее жалкие улыбки, за которыми скрывались, как он чувствовал, горе и отчаяние, не хотел слышать ободряющих слов, полных притворного веселья и беззаботности, он бежал от них, цепенел от ужаса, что она вот-вот бросится перед ним на колени и будет умолять его пожалеть ее, остаться с ней…
Бедняжка мама, она всюду ходила за ним, слушала за дверью его комнаты. Ему вспомнился один случай. Она подошла к нему как бы случайно, под предлогом, чтобы стряхнуть пылинку с его плеча, — и вдруг, когда Петя был меньше всего подготовлен к этому, силы оставили ее. Неудержимым потоком хлынули слезы, она порывисто обняла его и зарыдала, а он отворачивал голову, почувствовав на своем лице влагу ее слез…
— Мужайся, мужайся, мама, — сказал он тогда испуганно.
Как он мог, как он только мог быть с ней таким жестоким и дать ей уйти, как бы пристыженной…
Он заметил изъян в характере у Влади, всего лишь маленькое пятнышко, но, увы, проглядел свое собственное мерзкое отношение к матери…
Он повеселел — как она обрадуется, как развеселится, дорогая, родная, как бросится в его объятия, она больше не должна будет выступать в роли мужественной вдовы и матери; слезы, которые брызнут у нее из глаз, будут слезами счастья. И он уже не отвернется от нее и, может быть, сам заплачет вместе с ней и будет просить у нее прощения….
Петя сбежал вниз по лестнице в вестибюль, в котором мама больше всего любила сидеть. Она часто играла здесь на рояле или смотрела в окошечко телевизора на мир, что происходит в нем нового. Но вестибюль был пуст. Не нашел он матери и в библиотеке, в детской тоже никого не было. Владя с Иваном бегали, наверное, где-нибудь в парке или изобретали что-нибудь в своей мастерской. Он пошел- посмотреть в квартиру бабушки, но и там никого не оказалось.
Петя снова взбежал на второй атаж, прошел через зимний сад, комнату для гостей и кабинет отца, превращенный после его смерти в домашний музей. Он думал, что обязательно найдет ее там, среди реликвий, которые она украшала букетами цветов…
Но и там ее не было. Оставалась еще одна надежда, если мать вообще была дома. Петя вспомнил о мансарде. Когда он поднимался в домашнюю обсерваторию, он всякий раз проходил мимо ее двери, но в самой комнатке был, может быть, всего раза два за всю свою жизнь.
Двери были полуоткрыты, он услышал разговор и сразу же узнал голос бабушки.
— Это — хороший чемоданчик! Он такой же величины, как и тот, но сколько в него вмещается! Потому что у него эластичные стенки…
А мама отвечает ей: — 'Говорю вам, ничего ему с собой не нужно! Ведь у него там уже есть свой багаж…
— Еще один свитер, под скафандр. Ночью на Марсе ужасные морозы, ниже сорока градусов. И напульсники, я сама вязала их, и еще один шарф…
— Воздушный корабль становится вое тяжелее, я уже прихожу в ужас от этого…
— Глупенькая, на, попробуй, какой легкий чемодан, как перышко…
— И перышко может оказаться решающим. Ничто, помноженное на сто, уморило осла…
— Еще вот этот пакетик. — изюм в шоколаде, он его так любит. Вспомнит о бабушке, улыбнется, голубчик. И вот эта пачка ваты — в уши, на случай урагана, и все! Закрываю…
— Ах, мама, — послышалось рыдание. Петя представил себе мать в объятиях у бабушки. Он уже хотел ворваться в комнату и разом положить всему конец. Но вот снова говорит бабушка. Она утешала маму, сама чуть не плача: — Ну, поплачь, доченька, никто тебя не видит, плачь, сколько хочешь, выплачь все слезы, завтра чтобы перед всем миром ты выглядела — да что это я говорю «выглядела», — чтобы ты действительно была великой матерью достойной такого сына…
