что-то общее - поиск себя в принципиально новых для себя обстоятельствах.
Расставались уже совсем поздно. Филонову показалось неловким более утомлять хозяйку своим разговором, сам и закончил его. Одновременно по итогам встречи ощутил, сколь близко ему все то, что она говорила - и о жизни, и об искусстве, и о взаимоотношениях людей.
Ему вдруг подумалось, что все это выглядит немного странным. У них двоих совсем разный жизненный опыт, да и старше его Серебрякова почти на двадцать лет. А вот надо же: как свежо все то, что она рассказывала, как небанально!
5
Отныне Филонов захаживал к Екатерине Александровне часто. Ему не переставали нравиться их разговоры. Он рассуждал вслух о своем методе отображения жизни, но больше все-таки слушал Серебрякову. Его необычайно привлекало восприятие той зарубежья - неторопливое, рассудительное. Эта тональность разговора невольно гасила его категоричность в оценках, заметную со стороны.
Он становился колючим и в других случаях - когда она пыталась поделиться с ним своей провизией. Видела неприкрытую бедность и неприкаянность Филонова, о которых он стеснялся говорить вслух и исподволь пыталась вручить ему то небольшой кусок сыра, то еще что-нибудь. Филонов артачился. Согласились на компромисс: Филонов будет отдавать ей деньги за эти передачи, как он иронично называл получаемую от Серебряковой еду. Он слюнявил химический карандаш и старательно что-то помечал в своем блокнотике. Через некоторое время приносил Екатерине Александровне деньги.
- Оставь, Павел, их себе, потратишь на что другое, - бросала она ему.
- Нет, Катя, милая, уж уволь. Если ты деньги не хочешь брать, я тогда и не приду более.
Какие-то средства Филонову удавалось зарабатывать в петроградских "Окнах РОСТа" и торговой рекламе. Сущие копейки, правда, но расплатиться за еду - и Серебрякова замечала это - для художника было делом принципиальным. "Когда он бывает не в настроении, то на малейшее замечание с моей стороны... рассердится и уйдет, - записала как-то в своем дневнике. - В нем довлеет дух. Павел Николаевич не от мира сего человек".
В дневнике она почти всегда называла его по имени-отчеству. И помечала не только сиюминутное. Видать, понимала, какого таланта человек перед ней и писала о Филонове как о человеке исключительном.
"Если бы он говорил не красками, пока еще, к сожалению, недоступными массам, а человеческим языком, он явился бы тем рычагом, который перевернул бы весь мир - и наступил бы рай земной..., она на секунду-другую задумалась. - Как никто не может определить, что происходит в настоящее время, так никто не может проникнуть в творения Павла Николаевича, потому что они носят в себе величие и тайну данного момента... Его расшифрует история".
Филонов тоже относился к Серебряковой с пиететом, но это измерение было отнюдь не глобальным, как у нее, а куда более личным.
Когда через три года после их первого знакомства, в 1924-м, они сошлись окончательно, став мужем и женой, Филонов воспринимал это как дар судьбы. Писал ей во время одного из краткосрочных отъездов из Ленинграда: "Катя, сам не знаю почему, но во мне растет чувство радости, что мы сошлись на свете и сдружились так крепко. Ты не зазнавайся, смотри. Подумаешь, какая радость, жил парень один и вдруг свалился ему такой властитель дум, как ты".
Наверное, ему казалось, что ее жизненный опыт и годы в эмиграции не чета тому, что видел он. И ее жизнь никогда не станет доступной ему. От того считал Серебрякову во всех смыслах старшей, более зрелой и осмысленной.
И впрямь странными были их отношения. Удивление многих вызывала не только большая разница в возрасте между Филоновой и Серебряковой, но абсолютная противоположность их характеров. Она часто была не в настроении, жаловалась на головную боль. Он в свои сорок ощущал себя куда бодрее, несмотря на то что временами голодал. Но даже после женитьбы тщательно следил за тем, чтобы не стать нахлебником у своей Кати, получавшей специальную пенсию как бывшая революционерка со стажем.
Специфичность их характеров ощущалась во многом. Они часто и не жили вместе. Несмотря на все увещевания Серебряковой, Филонов так и не переехал к ней со своим незамысловатым скарбом, продолжая проводить время у себя и там же нередко оставаясь на ночлег. Она поначалу недоверчиво любопытствовала, отчего так. Он отнекивался, ссылался на обилие своей работы. Бывали дни, когда Филонов и впрямь совсем не отдыхал, даже по ночам. Так что Екатерина Александровна вынужденно привыкла к таким отношениям с мужем. Их трудно было назвать даже гостевым браком. Филонов часто по-прежнему бытовал на одном этаже, она - на соседнем.
В общем, непонятно все это было - даже, кажется, для них самих. Наверное, солидный Катин возраст (а ей в момент соединения с Филоновым было уже почти 60) и не позволил разрушиться этим отношениям.
При этом Филонов был чрезвычайно нежен со своей женой: неизменно называл ее дочкой, что выглядело совсем уж нелепо, постоянно целовал и рисовал ее, забрасывал удивительными по своей нежности письмами, когда ему доводилось оказываться в отъезде.
"Хорошая доченька! - писал своей Кате Филонов. - ... Постоянно думаю о тебе, но мне этого мало, мне надо поглядеть на тебя, полюбоваться, поговорить... Твой верный Панька".
"Дорогая Катюша, - обращался художник к ней в другом своем письме, - доченька моя, солнце мое, радость ненаглядная... Встаю ли утром, или весь день, при любой работе, и когда спать ложусь - все, Катя, у меня из головы не выходит - будто вижу твою маленькую фигурку, не перед собой, а в себе, будто ты у меня в каждой капельке крови разлилась. И ничего, кроме хорошего, не вижу, не нахожу я в тебе, чем дальше, ты мне дороже и роднее".
Читая такие письма, невольно складывается впечатление, что Филонов куда эмоциональнее относился к своей жене, чем она к нему. "Не умею я, Павлуша, раскрываться, нежность напоказ проявлять", - призналась она как-то в их разговоре. "Отчего же, Катя?" - поинтересовался он. "Да вот не умею, и все тут, - вздохнула Серебрякова. - Будто боюсь чего-то".
И замолчала.
Жизнь бывшей народоволки научила Екатерину Александровну, как следует добиваться цели, но куда меньше, как сделать себя счастливой. Собственно, она мало задумывалась об этом, что понял и сам Филонов. Позже он нередко именовал себя в письмах "ее товарищем", "товарищем своей доченьки". А та хоть и признавалась время от времени в своих письмах, что "зацелует" своего верного Паньку, но, похоже, дальше разговоров дело не шло.
6
Разными
