– Вас двое? – спросил старший.
Если бы не кривые длинные губы, этот старатель выглядел бы красивым.
Но длинные губы придавали его лицу нечто лягушачье. Среди испанцев вообще много таких, которые вполне могли бы считаться красивыми, если бы не их длинные губы.
– Нас много, – ответил Джон Гоут.
– Где же они? – обернулись неизвестные.
– Уже близко. У них мушкеты и даже пушки.
Оборванцы переглянулись. Конечно, они не поверили одноногому. Можно пройти сквозь джунгли в сезон ливней даже на деревянной ноге… Почему нет?.. Но пушки… Но мушкеты… Старший старатель прихотливо выругался. Это было длинное ругательство, составленное из сложной смеси английских, испанских и индейских слов. Так говорят на Тортуге, поэтому одноногий еще больше насторожился.
– Вы пришли за золотом?
Джон Гоут осторожно кивнул.
– И за камнями, которые блестят?
– Ну да. Говорят, здесь много таких, да?
– И за всякими серебряными безделками?
– Ну да. Это верное понимание.
– А что вы дадите взамен?
– У нас ничего нет.
– А твой нож?
Водянистые глаза Джона Гоута стали совсем бесцветными, как алмаз в воде:
– Нож я не могу отдать.
– Как вы сюда добрались?
– Пересекли лес.
– А перевал?
– Мы прошли его.
– На такой вот ноге?
Джон Гоут согласно кивнул.
– Наверное, мы ничего вам не дадим, – подумав, решил старший старатель. – Ни алмазов, ни золота.
Все четверо были здорово истощены, но все же их было четверо, и они были вооружены пусть зазубренными, но мачете.
– Но ведь камней и золота здесь много.
– Так много, что вам не унести и малой их части, – подтвердил старший. – Но как ты на одной ноге смог выйти к городу? – упрекнул он Джона Гоута. – И недоверчиво покачал головой: – Я не знаю, как ты сумел пройти лес в период дождей, отсюда ты уже не уйдешь. Ты никогда больше не увидишь большую реку. – Он действительно не понимал, как это можно в ужасный сезон ливней пересечь затопленные джунгли на одной ноге. – Тебе, наверное, помогает дьявол, – догадался он. И покачал головой: – Отсюда ты не вернешься.
– Чего вы хотите?
– Нож и негритенка.
– Зачем вам негритенок?
– Он понесет груз. Он много может нести?
– Много.
– Ну, вот и договорились, – лениво сплюнул старший.
Как молчаливые индейцы на каменной стене, он тоже обо всем знал заранее.
Четыре тяжелых зазубренных мачете подсказывали ему правильную правду. «У тебя только одна нога, – подсказал он Джону Гоуту. – Зачем тебе такому богатства? Отдай нам нож и негритенка, и мы сразу уйдем. У нас все давно готово для того, чтобы уйти. Мы давно ждали кого-то, кто смог бы помочь нам. Если хочешь, мы убьем тебя, – дружески кивнул старший. – В мертвом городе жить нельзя. Там даже дрова золотые. Мы отламывали золотые яблоки и ветки, но сад большой, можете сами проверить. Если договоритесь… – он кивнул на стоящих высоко на стене индейцев. – Они, наверное, вас пропустят…
И метнул мачете.
Точно в голову одноногого.
Он, конечно, был бы убит на месте, но произошло чудо, о котором так сильно мечтали покойные чиклеро. Рука ефиопа стремительно и страшно вытянулась, как мягкая черная лента только что сгустившегося латекса, и на лету перехватила нож.
Старатели в испуге попятились.
– Клянусь дьяволом, мы не будем брать этого негритенка!
– У вас есть продукты? – быстро пришел в себя одноногий.
– Совсем немного.
– Оставьте нам все продукты, – угрюмо приказал одноногий.
Он старался не смотреть на оборванных старателей, потому что страстно хотел убить их всех.
– И вы понесете наш багаж к реке.
– Абеа?
Джон Гоут обернулся.
Ефиоп глянул в его водянистые глаза.
Как всегда, он ничего не сказал, но по странному, как бы ввинчивающемуся в сознание взгляду одноногий понял, что чудо все-таки произошло. Это так. И у них теперь будет много золота и алмазов. А старатели послушно понесут груз. Если Джон Гоут не сможет идти сам, они и его понесут на плечах или на носилках.
Так он подумал, а ефиоп вдруг сошел с ума.
Бросив пойманный руками мачете, он навзничь упал в раздавшуюся под ним жидкую грязь. Он вскрикивал и бился в конвульсиях. Он всхлипывал, он так стонал, что один из старателей заплакал. Он катался, расплескивая грязь и, наконец, весь вывозившись, со стоном бросился в озеро, распугав массу ядовитых змей и взмутив чистую воду. Фонтаны донного ила и мутной воды стремительно поднялись над поверхностью. Ефиоп всплывал и вновь надолго уходил под воду, смертельно пугая старателей. Всех сковало глубокое дыхание сущности-тен.
Только молчаливые индейцы на стене ничему не дивились.
1.К зиме немец загнал Семейку в самые низы реки Большой собачьей.
Спускаться ниже было опасно – люди замерзнут. Там ни дров, ни еды, ни зверя, даже лихого. Морозы стеклили мелкую воду у берега, стреляли рвущейся трещинами голой землей, на перекатах звенели льдинки. На тяжелом округлом коче – судне, всяко приспособленном для плаваний даже среди льдов, Семейка добрался до уединенной протоки, хитро закрытой с одной стороны скалами, с другой имевшей выход на сендуху – темное, уже высветленное снежком пространство тундры. Ждали, что немец до настоящих морозов спустится к крепостце, укрепили подход, выставили в сторону реки пушку. Но вместо судов со стрельцами до ледостава течением принесло плот. На нем виселица. На веревке истлелый мертвец, умело расклеванный стервятниками. А у ног мертвеца – заледенелый от страха и холода обыкновенный казенный дьяк, крепко скрученный, но почему-то не повешенный. Вороны пытались клевать и дьяка, но он махался свободной рукой, тем и остался жив.
Дьяка притащили к Семейке.
Семейка, рябой, волосатый, совсем лев, только немного попорченный оспой, в плотном камзоле, недавно отнятом у приказчика в остроге, насупил брови:
– Воровал?
– А как без этого?
Ноги дьяка его не держали, пришлось откармливать.
Как рождественскому гусю, проталкивали в горло жеваное мясо.
Скоро задышал, приноровился к белому винцу. Глаза ожили, стали смотреть живей, приглядываться. Назвался Якунькой. Охотно рассказал об ужасном якобы военном немце, о приготовлениях стрельцов, о скорой погоне, о многих пушках, якобы доставленных морем аж из самого Якуцка.
На такие слова казаки, помогавшие разговору, осердились.
Хотели убить дьяка Якуньку, но тот слезно еще раз попросил винца и, выдув махом чуть не большую кружку, заговорил совсем иначе. Никого пушками не пугал, не указывал на особенные таланты военного немца, не повторял, что немец приглашен и отправлен в Сибирь специально чтобы принять командование над разбойниками и ворами в пользу России. Под видом некоего комплимента стал даже называть Семейкиных людей товарищами. Чтобы подтвердить, что сам с немцем не в дружбе, показал украденный у немца нож. Да, говорил, вот, у немца украл! Когда вязали к мачте, нож под рваным кафтаном не увидели. «Это хорошо, что не увидели, радовался, – а то бы тоже висел». А плот неудобный, от двух висунов вполне мог перевернуться. «Привяжите его покрепче, – якобы приказал немец, – пусть скажет ворам, что скоро приду».
