Прости, дорогая, что я назвал тебя дрянью. С языка сорвалось, а на самом деле я так не думаю, у меня на самом деле и в мыслях этого не было… Ты не дрянь, ты просто недотрога. А та машина, что беспрекословно служит любому дебилу, – она не ты, да что о ней говорить, проститутка она, всякому клиенту рада, и удовольствие от нее заурядное, как от утреннего бутерброда. Ты у меня, конечно, совсем другая…
Простишь?
– Заснул? – проорал сверху Стерляжий, и я ощутил тычок в спину.
– Сгинь! – бешено цыкнул я на своего прямого начальника.
Надоел! Жаль, слабое он приобрел заикание – может, не встревал бы попусту.
Ну, начнем помалу…
…Когда машина выбралась задним ходом из грязевой западни, с меня текло в тридцать три ручья. От заготовленных нами веток и стволов ничего не осталось – все без остатка ушло в глиняную прорву. Белый смерч больше не показывался – надо думать, зализывал раны. Я был уверен, что он не сдох, – чем тварь мерзее, тем она живучее, это давно известно.
Австралопитеки, сначала до дрожи испугавшиеся ползущего стального чудища, быстро освоились и, все-таки не решаясь приблизиться, стояли шагах в двадцати, очень похожие на обыкновенных зевак, показывали на танк пальцами и, смешно оттопыривая губы, говорили: «Ы». Громоздкая самодвижущаяся вещь, лязгающая облепленными жирной глиной гусеницами, воняющая выхлопом, принадлежала белым богам, а может, и сама была богом, следовательно, не нуждалась в понимании. Достаточно было изучить ее свойства. Царек даже послал одного недоросля потрогать броню, но тот, освежив знакомство с дрыном Пескова, заверещал и пустился наутек.
Я заглушил двигатель. Нечего было зря жечь бензин.
– Все нормально? – с оттенком снисходительности спросил Аскольд, когда моя голова показалась из люка.
Я холодно взглянул на него, вылез, отер пот и подставил лицо под дождик.
– Я спрашиваю, все нормально? – Аскольд повысил голос.
– Погоди, – мягко сказала Аскольду Надя. – Дай передохнуть человеку.
Из люка показался Стерляжий. Теперь все были в сборе, все по одну сторону танковой брони. Что дальше?
– Блокировка правой гусеницы барахлит, – сказал я, обращаясь к Стерляжему. – Будут проблемы с правым поворотом. Так что прошу не удивляться и не пинать меня, если вместо поворота вправо на девяносто градусов я поверну влево на двести семьдесят. Достался нам танк с левацким уклоном в политике…
– И-и-извини, – вымучил Стерляжий.
Надо же. Извинился за тычок в спину. Что это с ним? Прогрессирует мое начальство, человеком становится… Насмотрелось на австралопитеков.
– Что теперь делать будем? – с детским простодушием спросил Песков.
– К-как что? Н-на б-броню – и в к-котловину. Д-договорились же.
– На броне мокнуть незачем, – сказал я, хотя как раз сейчас этим и занимался. – Внутри поместимся. Нас как раз пятеро, комплект.
– Я не о том, – отмахнулся Песков. – С этими что будем делать? – Он указал на австралопитеков. – Они же с нами не пойдут, нечего им сейчас делать в котловине. Оттуда дичь ушла.
– А заставить? – спросил Аскольд.
– А зачем? – пожала плечами Надя. – Помогли – и спасибо им, пусть идут обратно и надеются на второе пришествие белых богов.
Я подумал, что австралопитеки будут надеяться совсем на другое: чтобы боги оставили их навсегда. Мне бы тоже не понравилось терпеть трудовую повинность да еще маршировать, выкрикивая дурацкие речевки.
Песков огорченно крякнул и полез пятерней в редеющие волосенки на затылке. Как видно, расставаться с гоминидами ему не хотелось. Привык, сжился.
А может, ему нравилось быть богом? Наказующим? С дрыном?
Если только это, то ладно. Все мы не без слабостей…
Одно только мне очень не нравилось: Стерляжий отдал ему свой шотган. Как можно не доверять другу?
– Атас! – вдруг ни с того ни с сего взвизгнул Аскольд.
Я взглянул на тростники – там было тихо. Зато австралопитеки уже метались с дикими криками, не зная, где укрыться и куда бежать. Не в тростники же. А со стороны ближайшего холма, вихляясь, как резиновый, со спокойной уверенной целеустремленностью самонаводящейся торпеды уже рысил в нашу сторону сухопутный крокодил. На танк он не обращал никакого внимания. Ростом вырос, а ума не вынес. В его недоделанные мозги не могла забраться мысль о том, что на этой планете чего-то следует бояться. Наверное, он еще не встречался с белым смерчем, не говоря уже о бронетехнике, и простодушно полагал, что все движущееся – пища.
Сколько же вас тут, крокодилов…
Австралопитеки дали деру врассыпную. Один, совсем ошалев от слепого ужаса, полез под танк. Все вместе они могли противостоять львиному прайду, могли отогнать стаю гиеновых собак, и с другим стадом гоминид могли пойти стенка на стенку, но от этого первобытного чудища спасение было только в бегстве и именно врассыпную. Одного-двух чудище, конечно, догонит, схватит и слопает, но не всех же…
Аскольд открыл огонь – по-моему, рановато. Я оттолкнул Стерляжего и нырнул в танк. Первый квант мысли был прост, как единожды один, – развернуть машину, дать газ, сбить тупую рептилию лобовой броней и задавить. Тотчас пришел второй квант: поберечь ходовую часть и скорчившегося под днищем гоминида, а за ним и третий: пушка!
Одного я боялся: что не успею развернуть башню, – однако успел с большим запасом времени, а прицеливание и вовсе не составило проблемы: цель перла прямо на меня, как будто намеревалась скусить ствол орудия. Ну, сначала закуси снарядом…
Удар по барабанным перепонкам вышел такой, что я взвыл от боли в ушах и обругал ни в чем не повинных английских танкистов, не догадавшихся оставить нам в наследство хотя бы один шлем. Крокодилу снесло полголовы, но чего стоили предсмертные конвульсии рептилии! И сколько времени они продолжались!
– В мирных бы целях такую энергию, – сказал я, глядя с брони на чудовищные размахи хвоста, не прекращавшиеся целую минуту, – забивать сваи.
Австралопитеки копились в отдалении. Они не понимали, что тварь уже мертва, но спасение бегством отложили до худших времен. Правда, не решались и приблизиться.
Мы укатим, а у них будет праздник. Не каждый день в их меню бывает мясо, а уж крокодила, можно спорить, мало кто из них ел. Да не простого, а плиоценового.
Дрын и дохлый крокодил – чем не замена кнуту и прянику?
Выгодная замена, если сопоставить размеры пряника и крокодила. Племя будет пировать здесь суток трое, пока не дожует последний кусочек, уже протухший и оттого еще более лакомый.
При том, что я вовсе не религиозен, мне почему-то было приятно, что австралопитеки сохранят о богах не только негативные воспоминания. Я бы их еще напутствовал напоследок, если бы только мог надеяться, что они поймут. Надо думать, отношение к религии зависит от того, кто ты есть: червь земной, пастырь или бог. Последнее значительно приятнее.
…Ох, зря я рассчитывал добраться до котловины часа за три-четыре! По сухой саванне это, может, и получилось бы, но по раскисшему, переполненному влагой грунту… мука мученическая и семь казней египетских. И это при том, что я старательно объезжал низины, ведя «Крусайдер» по холмам и гребням водоразделов! Скорость была черепашья, а риск увязнуть – реальнее некуда.
Существовал еще риск поломки. В жарком чреве танка я покрывался холодным потом при каждом нештатном скрежете коробки передач. А ну как полетит шестеренка? Больше всего меня бесило то, что остальные, по-видимому, ничуть не волновались. Жаловались на тесноту, на духоту, ругались, когда на ухабах их болтало, как в шейкере, колотя о броню и друг о друга, но никто ни словом не обмолвился насчет того, что мы можем и не доехать. Свят же за рычагами! А значит, нет смысла волноваться. Он, может, и Вибрион Окаянный, и выходки его всем надоели, но техника его любит, и если она теоретически способна работать, то в его присутствии она будет работать и практически, никуда, сволочь, не денется. Почему? Да потому что иначе не может быть! И точка.
А я могу только то, что могу. Суеверы фиговы! Я у них вроде амулета.
Ну почему я не родился с нормальными средними способностями или – ладно уж – с небольшим талантишком, не столь сильно завораживающим людей?
Насмотрелся. Меня уже тошнит от их реакции. Некоторые со свихнутыми мозгами считают, что это магия. Еще больше мне попадалось здравомыслящих, полагавших, что речь идет о везении, счастливом совпадении случайностей. Вот только очень уж часто мне везет.
Почти всегда.
И совсем мало тех, кто хочет разъять скальпелем на части мой дар, протравить его кислотами, измерить, взвесить и с холодной головой попытаться разобраться, что к чему. Эти, с холодными головами, – самые страшные. Не для кого-то там – для меня лично. Допустим, я еще увижу Землю. Завершится это задание, может быть, следующее, в лучшем случае еще два-три – и надобность во мне перестанет чувствоваться столь остро. Кем тогда я стану для Корпорации?
