— Ловко задумано, девочка! Но я не так глуп, чтобы не раскусить твои хитрости. И уж не такой дурак, как доверчивый Коротышка. Со мной у тебя руки коротки. И не пробуй болтать кому-нибудь о метеорите и фиолетовой плесени! Я для того и еду с тобой, чтобы помешать твоим хитроумным планам. Только попробуй заговорить с кем-нибудь об этом деле. Я с тобой церемониться не буду. Понятно?
Он посмотрел на девушку, которая была уже не в силах возражать ему. Она низко опустила голову на руки и горько, отчаянно плакала, захлебываясь слезами, как ребенок, которого жестоко избили без всякой вины.
Фред Стапльтон удовлетворенно кивнул головой. «Конечно, доза лекарства, вероятно, была слишком сильной, — мысленно сказал он себе, — но лучше больше, чем меньше». Во всяком случае, девчонка уже не будет ему мешать ни в личном плане, ни в деловом. Что и требовалось доказать.
Насвистывая мотив какой-то легкой песенки, он пошел к палаткам. Теперь он действительно почувствовал, что ему, пожалуй, есть смысл поспать. Размышления у костра о собственных планах и разговор с Мэджи и вправду утомили его. Но главное, трудный мяч проведен и забит в ворота, несмотря на сопротивление противников. «Я вам еще покажу!» — подвел Фред Стапльтон итог своих мыслей и при этом уверенно погрозил кому-то крепким кулаком.
А Мэджи все плакала у затухшего костра. Она вздрогнула от прикосновения чьей-то руки к ее голове и испуганно подняла глаза, в которых, словно в тумане, расплывались очертания темных кустов на фоне облачного неба.
Это был Клайд Тальбот. Он ласково гладил ее по голове и утешал мягким, не похожим на обычный голосом:
— Успокойтесь, Мэджи. Не надо плакать, он не стоит этого. Он негодяй!
— Вы… вы слышали? — неуверенно прошептала девушка непослушными губами.
— Да, кое-что слышал. Я в это время подходил сюда и услышал его последние слова. Говорить с ним я не мог, у меня не хватало сил для этого. И не надо было, так как мне пришлось бы бить его, а схватка ничего не дала бы. Все равно он завтра уезжает. Но, Мэджи, каким ен оказался мерзавцем!.. Мне стыдно говорить об этом после многих лет наших дружеских отношений, но это так. Весь, с головы до ног! Пойдемте, Мэджи, вам надо отдохнуть, завтра отъезд. И попробуйте заснуть!..
Сначала в палатке, когда Мэджи погасила электрический фонарик, было очень темно, и эта темнота была такой глубокой, что ее, казалось, можно было пробовать на ощупь; она приникала к глазам, безликая и плотная, а если всматриваться в нее, то чуть отступала, но не уходила далеко, а будто притаивалась в ожидании, чтобы снова, только отвлекись, только ослабь внимание, приблизиться к самому лицу и касаться его невидимыми, неслышными пальцами.
Мзджи свернулась на койке маленьким клубочком, закутавшись одеялом и тщательно проверив, не осталось ли хоть малейшей щелочки, откуда проникал бы снаружи холодный воздух; она старалась согреться, но это плохо удавалось, может быть, и потому, что ее знобило от нервного напряжения. И заснуть она никак не могла. Постепенно темнота как будто рассеивалась, возможно, потому, что над поляной появилась луна, хотя вряд ли ее сияние могло пробиться сквозь плотно закрытое тучами небо. «Наверно, это просто глаза привыкают к темноте, — подумала Мэджи. — Вот уже видны слабые очертания входа в палатку и немного более светлый квадратик пластмассового окошка. Так лучше, но заснуть все-таки не выходит…»
Девушка испробовала уже все средства для того, чтобы пришел сон. Она медленно считала до пятисот, потом пересчитывала серых овец, которые беспрерывно шли сквозь калитку в изгороди, но ничего не помогало. Тогда она решила взяться за самый надежный способ. Она легла как можно удобнее и начала глубоко дышать через нос, стараясь представить себе, что воздух от ее дыхания все время выходит, — и тогда, когда она втягивала его и когда выдыхала. Она знала, что нужно только добиться этого ощущения, немножко задержаться на нем, и вскоре неясными еще видениями придет сон. Только добиться, но не удавалось и это…
Она снова и снова возвращалась мысленно к тому, что происходило сегодня вечером у костра, и вновь ужасалась страшным и жестоким обвинениям Фреда. Как он мог говорить все это, в сотый раз задавала она себе тот же недоуменный вопрос, глядя широко открытыми глазами на слабо освещенное окошко палатки. И это Фред, которого она боготворила, который казался ей самым замечательным человеком на свете! «Бэби-долл», — горько вспомнила она ласковые слова Фреда Стапльтона. И еще вспомнила, как Джеймс сказал ей, что он всегда знал, какой Фред. Неужели он и в самом деле был таким проницательным, так верно понимал то, что открылось ей лишь недавно, несколько дней назад, и стало совершенно очевидным сегодня? «Он понимал, милый Джеймс, и молчал, потому что не хотел разочаровывать меня, молчал, так как знал, что я любила Фреда…»
Она перевела взгляд с окошка на вход в палатку, и ей показалось, что едва различимое в темноте полотнище, прикрывавшее вход, чуть заметно шевельнулось. «Наверно, это ветер», — подумала Мэджи. Но полотнище снова пошевелилось, будто к нему прикасалась чья-то рука.
Мэджи приподнялась, испуганно прижимая к губам ладонь руки и боясь двинуться.
Знакомый, до боли знакомый и ласковый голос Джеймса Марчи тихо сказал снаружи:
— Не надо бояться, Мэджи. Это я.
— Вы, Джеймс? Но… — едва слышно пролепетала она.
Полотнище палатки раздвинулось. И на светлом фоне, открывшемся за ним, Мэджи увидела Джеймса. Он стоял перед нею, такой же точно, как она видела его вечером во время той памятной прогулки в лесу, на склоне реки: холщовые походные брюки, на которых не оставалось и намека на благопристойную заутюженную складку, белая рубашка с откинутым воротничком и закатанными рукавами. Круглое лицо с обрамлявшей его небольшой бородкой и круглые же очки без оправы, закрывавшие его добрые голубые глаза, которые глядели на нее приветливым, участливым взглядом. Да, это был Джеймс Марчи, и она видела его так ясно и удивительно отчетливо, что казалось, будто в палатке стало светло, словно ее вдруг залил яркий свет луны, восходившей на небосклоне в тот самый последний вечер.
— Не бойтесь, Мэджи, ведь это я, — снова прозвучал около нее голос Джеймса Марчи. — Ведь вы не думаете, что я хотел бы огорчить или испугать вас, правда?
Этот голос доносился до нее как мягкий ласковый шелест; она понимала слова Джеймса, хотя это было и очень странно; но ей казалось, что никто другой, кроме нее, не мог бы их услышать, настолько тихо, почти беззвучно долетали они до нее. И сейчас Мэджи совсем не боялась; она испытывала непонятное для нее самой ощущение, словно к ней, хоть это и было невозможно, подошел родней и близкий человек, с которым ничего не было страшно.
