бы пренебречь, но что неотступно владело мыслями многих людей, оказавшихся от него в непосредственной близости.
Вперевалку, опустив голову, подошёл Соколов. Он тоже был встревожен. Из-подо лба глянул на прораба.
– Зря остановил, сказал он неприветливо.
– Там этот колдун объявился… Нгубо. – В голосе Щербакова проскальзывали нотки оправдания.
Глеб его понимал. Волнуется прораб, чтобы там ни говорили, переживает. Но мог бы ещё часок и потерпеть и не лезть к ним со своими страхами. Щербаков, глядя на сумрачные лица бульдозеристов, добавил:
– Он какое-то зелье из травы на костре готовит… С заклинаниями. И Макаров ему помогает.
– Средневековье какое-то, честное слово! Колдуны, оживающие призраки! – озлился Глеб – Что вы там психуете и к нам… на нас давите? – Повернулся к Соколову. – Давай, Борисыч, кончать с этим… – Он запнулся, подыскивая такое слово, чтобы хотя бы так, словами, разделаться с пресловутым холмом Убо. Но на ум шли ругательства, которые как раз к месту, но говорить их не стоило, да и не любил. – С этим пережитком прошлого! – нашёлся он.
– Сюда бы археологов, – уныло проговорил Щербаков.
– Иди-ка ты, Игорёк, отсюда подальше, – угрюмо посоветовал Соколов прорабу и в сердцах сплюнул. – Откуда их взять?.. Археологов? Пока найду, пока пожалуют сюда… А мы что, стоять будем? Да и они ли нужны? Здесь бы хорошего охотника на крупного зверя…
Ещё час назад весь их разговор выглядел бы бессмысленным, а сейчас они словно говорили ни о чём, а сами в каждой реплике искали что-то скрытое, невысказанное, как будто это могло прояснить будущее.
Неторопливо задраивая окна и поглядывая в сторону плотной фигуры Щербакова, уходящего без оглядки к вагончикам, где можно было различить людей и рядом белёсой струйкой вьющийся дымок, Глеб неожиданно ощутил беспокойство. Что-то должно случиться непоправимое, нехорошее. И появление колдуна не предвещало радостей. На кой чёрт он сюда приволокся? Только панику нагнал на всех… Зря всё-таки Игорь остановил их. Зря! Уже бы снесли этот проклятый бугор, и все думы дум и сомнения уже остались бы позади. А теперь вот… Как занозу в пятку загнали…
Он показал рукой Соколову – начали.
Вперёд-назад, проход. Ручка от себя, несколько секунд – отметка ширины трассы. Ручка на себя – из-под машины плывёт обезображенная зелёная масса, а сверху открывается синева неба… Новый проход.
Вот он – холм Убо! Так… Очистить вокруг него пространство. Соколов понял и со своей стороны делает то же самое. Игорь был прав – не холм, а кучка. До наших степных курганов далеко. Кубов сто пятьдесят, от силы – двести. На полчаса хорошей работы… В сторону речки эту землицу… Неужели в маленьких корзинах наносили?
Глеб машинально занялся подсчётом корзин. Получалось много, сбился со счёта.
Предстояло слой за слоем снять холм. И если под ним и вправду что-то есть или осталось ещё, то хорошо бы посмотреть, а для этого не следовало сразу делать отвалы.
«Надо же, – думал Глеб, – местечко как нарочно выбрали, и теперь, строя дорогу, никуда не свернуть… А что? Может быть, тогда люди этим воспользовались. Убо здесь тоже было не развернуться».
Слой за слоем. Слежавшийся грунт, возможно, подтверждал искусственное происхождение холма.
Остановился Соколов, подзывает. Глеб вышел из машины, не надышаться свежим воздухом.
– Вот, – сумрачно показал Соколов, – на древки копий похоже.
Глеб недоверчиво посмотрел на товарища, взъерошил потные волосы. Конечно, на то, что увидел Соколов, мало походило, но однородность грунта в этом месте была нарушена точно. Хотя… Может быть, зверёк какой когда-то копался?
Они постояли с минуту, оба будто обречённые, как на похоронах, уставясь глазами в землю.
– Давай, Борисыч, по малому. Как при вскрытии пласта.
Соколов согласился, понял.
За проход теперь снимали три-пять сантиметров, каждый раз после прохода скрупулёзно изучая счистку.
В центре бывшего холма открылось пятно – более тёмное место по сравнению с расчищенной площадкой.
«Пора бы чему-то быть, – лихорадочно думал Глеб. – Выбираем по сути крохи. Ещё немного и планировать нечего будет. Хотя… – Он присмотрелся, – что-то есть…»
Из-под земли, встряхиваясь, показались и встопорщились буроватые волоски громадной круглой шкуры неведомого животного. Там и тут на ней светились проплешины.
Глеб открыл кабину, выглянул, всматриваясь в ископаемое.
– Занятно, – необычно раскрасневшийся Соколов легко выпрыгнул прямо из кабины на землю. – Что такое, как Макаров рассказывал. А, Глеб?.. – Соколов был не похож на себя: выпрямился, оживился, повеселел. – Смотри, – продолжал он возбуждённо, – волосатый, круглый и… Соколов заикнулся и передёрнулся, – и глаза. Они…
– В машину! – хрипя перехваченным горлом, крикнул Дудко, покрываясь холодной испариной.
Шкура дёрнулась, вздыбилась, приподнимаясь и принимая форму полусферы. В глаза, в лицо плеснуло омерзительным светом, полыхнувшим из проплешин шкуры Убо. Глеб застонал и обессиленно завалился на сидении. Заболел позвоночник, ослабели руки и ноги. Его как будто проткнули острым раскалённым стержнем сверху донизу. Отпала челюсть, рот наполнился кислотой, которую, как не пытался Глеб, не удавалось ни сплюнуть, ни проглотить.
Так длилось с минуту-две, может быть, и дольше, потому что глаза Глеба, не потерявшие способность видеть, отметили немало событий, не осознанных и оттого не связанных, казалось, между собой.
Оживший взъерошенный Убо плавно плывёт в сторону, словно сносимый слабым ветерком…
Меловая фигура Соколова, застывшая нелепой статуей на фоне развороченной земли темнеющих к вечеру джунглей…
Невысокий тщедушный человечек с белой набедренной повязкой на иссиня-угольном тельце с видом сомнамбулы приближается к парящему над землёй Убо. Протягивает к нему руку, и Убо плывёт к нему, а потом за ним в чащу леса…
Могучий Макаров выскакивает из-за рамки переднего стекла кабины, хватает в охапку застывшего негнущегося Соколова и тащит куда-то из поля видимости…
Потом – ужасный болезненный миг – стержень, связавший все члены, ослаб, сломался и растаял, разбежался по жилам, возвращая телу способность двигаться, ощущать адскую боль, а мозгу анализировать события.
Руки и ноги затряслись в бешеном ритме, застучали зубы, в груди заклокотал огонь, а спину приморозило к спинке сидения. Появилась слеза и наполнила глаза. Дудко застонал.
Дверцу кабину рванули извне, и в открывшемся проёме показалось бледное растерянное лицо Шелепова с подрагивающим подбородком. Он встретился с измученным взглядом Глеба и шумно, сквозь зубы, передохнул.
– Жив?.. Тебе помочь?
– Соколов?
– А-а!
По тому, как Шелепов выдавил этот гортанный звук, и как у него исказилось лицо, Глеб понял – произошло самое страшное…
Через день, когда останки Соколова увезли, чтобы переправить на родину (в сопровождении Шелепова) и подвергнуть экспертизе, приступили к работе по строительству дороги. Короткое недомогание и потрясение от случившегося сменилось у Глеба необыкновенным подъёмом духа, силы и производительности. Казалось, если захочет и взмахнёт руками – то полетит.
Он с удивлением отмечал ежедневные в себе изменения: невиданную сноровку, раскрепощённость и выносливость, словно вернулась к нему славная пора, не знающая усталости, запретов и проблем – юность. Сочнее стали краски окружающего мира, спал он теперь часа три
