Дав ему успокоиться, я спросила:
— Хочешь, я отвечу на твой рассказ своим?
— Почему нет?
— Это рассказ об Эллисон. Дело происходило тогда же, на той же Земле. Но этим сходство с твоей историей исчерпывается. Просто у меня давно нечиста совесть.
Он кивнул и приготовился слушать.
— Отец Эллисон в молодости служил в армии, — начала я, — в далеких краях, еще до Спина. Когда родилась Эллисон, ему было сорок лет, а когда ей исполнилось десять, он уже разменял шестой десяток. На день рождения он подарил ей картину в простой деревянной раме. Развернув подарок, она испытала разочарование: с чего он взял, что ее порадует любительская работа маслом — портрет женщины с младенцем? Он застенчиво признался, что сам его написал несколько лет назад, работая в своем кабинете по ночам. Женщина на картине — это мать Эллисон, а ребенок — она сама. Эллисон удивилась: отец не проявлял художественных талантов и зарабатывал на жизнь, держа обувной магазин; о литературе или живописи он вообще никогда не заговаривал. Он объяснил, что рождение дочери — лучшее событие в его жизни, вот ему и захотелось его увековечить, зафиксировать это чувство, и он написал картину как напоминание о счастье, которое испытал. Теперь он решил передать ее Эллисон. Дочь поняла, что это хороший подарок, может, даже самый лучший из всех, какие ей дарили.
Через восемь лет у него обнаружили рак легких, что неудивительно: он с двенадцатилетнего возраста выкуривал по пачке сигарет в день. Несколько месяцев он пытался делать вид, что ничего не произошло, но слабел день ото дня и в конце концов перестал вставать с постели. Когда матери Эллисон стало слишком трудно за ним ухаживать — он уже не мог самостоятельно есть и ходить в туалет, — пришлось положить его в больницу, и Эллисон поняла, что домой отец уже не вернется. Ему был предоставлен так называемый паллиативный уход. Иными словами, врачи помогали ему умереть. Ему давали болеутоляющие, с каждым днем все большие дозы, но голова у него оставалась светлой до последней недели. Только он много плакал — врачи называли это «эмоциональной неустойчивостью». Однажды он попросил навещавшую его Эллисон принести в палату ту картину, чтобы он мог, глядя на нее, воскресить старые воспоминания.
Но она не смогла выполнить его просьбу: картины у нее больше не было. Сначала она повесила ее на стену над своей кроватью, но потом картина стала ее смущать незрелостью и сентиментальностью, ей не хотелось, чтобы ее видели друзья, поэтому она убрала ее с глаз долой, заперла в шкаф. Может, отец и заметил это тогда, но смолчал. Потом, избавляясь как-то раз от старья — своих детских вещичек, кукол и игрушек, к которым она больше не собиралась прикасаться, — она положила картину в коробку вместе со всем остальным и отнесла в лавку, через которую распределялись пожертвования.
Теперь она не могла сознаться в содеянном исхудавшему, пожелтевшему отцу, дышавшему с помощью кислородной подушки. Поэтому она кивнула в ответ и пообещала в следующий раз принести картину.
Дома она перерыла весь шкаф, как будто надеялась ее там найти, хотя прекрасно знала, что с ней сталось. Она даже сходила в ту лавку и справилась о картине, но ее, конечно, давно продали или выкинули. Поэтому в следующее посещение ей пришлось разочаровать отца; но она пообещала, что завтра уже не забудет и принесет картину, — ложь, только усугубившая ее чувство вины. День за днем она приходила в палату к отцу с пустыми руками, и он встречал ее все более слабым и испуганным, каждый раз спрашивал про картину, а она раз за разом обещала обязательно ее принести. Так он и умер, больше не увидев своей картины.
…Было тихо, только постанывал на ветру фюзеляж воздухолета. Куски Арки падали все чаще, и точки на экране радара выглядели теперь каплями дождя. После долгого молчания Турк произнес:
— Это беда Эллисон — настоящей Эллисон. Она с этим жила, с этим и умерла. Ты не должна нести этот груз вместо нее.
— Ты тоже не должен нести груз того убийства.
— Ты не замечаешь разницы?
Он по-прежнему избегал правды, сути моего рассказа. Я решила больше не ходить вокруг да около.
— Вспомни Арку Времени в пустыне Экватории. В отличие от Арок, соединяющих миры, Арки Времени не предназначены для людей. С их помощью гипотетики сохраняют информацию, создавая ее дубликаты. Гипотетики забрали тебя, запомнили и воссоздали, а это значит, что настоящего Турка Файндли давным-давно нет в живых, как и настоящей Эллисон Пирл. Ты — убедительнейшая копия, но ты родился в пустыне с воспоминаниями другого человека и ответственен за его прегрешения не больше, чем я — за грехи Эллисон.
Турк смотрел на меня во все глаза. Видя, как все в нем закипает, я даже испугалась.
Затем он встал и ушел на корму судна, где скрылся в тени, оставив меня наедине с завыванием бури.
* * *
Шли дни, толчки от падения обломков ослабевали, и спустя неделю бортовой радар перестал регистрировать в верхних слоях атмосферы что-либо, кроме обычной пыли. Все, что осталось от Арки на Земле, — две торчащие из Индийского океана ветхие опоры, одна из которых достигала высоты пяти тысяч футов над уровнем моря. Теперь Земля была полностью отрезана, осталась во Вселенной в глухом одиночестве, как было на протяжении бесчисленных тысячелетий до Спина.
Мы с Турком не возвращались к тому, что наговорили друг другу в ту тяжелую ночь. Нам приносили облегчение самые простые слова, элементарное тепло. Пусть мы оба оказались подделками, зато друг друга понимали. Мы заполняли друг в друге пустоту и делали вид, что время для нас остановилось.
Но оно шло. Запасы в трюмах корабля не были неисчерпаемыми. Когда тянуть дальше стало невозможно, Турк поднял наш аппарат со скалистого острова, и мы взмыли ввысь, туда, где виднелись звезды.
Мне не хотелось больше здесь задерживаться — меня тянуло туда, куда нам было не долететь, к далеким светилам и мирам. Я хотела плыть среди звезд, переносясь из одного мира в другой, подобно гипотетикам.
Но где там! Вернуться домой и то было невозможно. Ведь у нас не было никакого дома, а был только Вокс — если он уцелел. И мы взяли курс на юг, оставив за кормой обломки своей истории, устремились в направлении неизвестности и несбыточной надежды.
Минуты, как вагоны бесконечного состава, проносились за окном закусочной, где ждала Боуза Сандра. Пятнадцать минут, тридцать, сорок… Мы обезумели, взявшись за это дело, твердила она про себя, и теперь вот пожинаем плоды. Ливень снаружи то ослабевал, то припускал с новой силой. После нескончаемых недель безжалостной жары и суши кармический баланс не мог восстановиться иначе, чем через катаклизм.
