- Какую еще идею? - сказал он в пустоту. - Насчет влюбиться?
"Насчет чая!" - ехидно произнес Володя-Белиал, а это бы несомненно он. Кто ж еще?
Правая рука, все еще размешивающая сахар, вдруг уронила ложку на стол. По ее мышцам пробежали знакомые судороги и Лешка перестал ее чувствовать. Она сама по себе поднялась, обхватила стакан и медленно понесла его к лицу. Боли от горячего стекла студент не чувствовал, только заныли опять плечевые мышцы.
"Сейчас я тебя красавцем сделаю!" - раздался колоколом шепот в голове. "Все хирурги твои будут!"
Леша понял, что собирается сделать Белиал. Студент напрягся изо всех сил, чтобы остановить свою же руку, но это было бесполезно - стакан с кипятком все ближе приближался к лицу.
И только сейчас вспомнил он совет Митрича - "Молись!" Но слова той простой, совсем коротенькой молитвы совсем вылетели из головы.
"Господи, Боже мой!" - взмолился тогда Лешка своими словами. - "Помоги мне, пожалуйста, если Ты есть, не оставь меня! Ну, пожалуйста! На Тебя одна надежда!"
"Бесполезно". - Ответил ему уверенный в своей силе Белиал. - "Ты сам от Него отрекся! Так что ты полностью в моей воле".
После этого бес остановил руку и начал медленно-медленно лить кипяток на правую ногу Лешки.
Дикая, кошмарная боль с такой силой пронзила Лешкины нервы, что он заорал и выгнулся дугой. Заставляя себя не кричать, он прокусил губу и кровь медленно закапала на одежду. Когда стакан опустел, Белиал выпустил его из руки и мелкие осколки звонко разлетелись по всему купе.
Правая нога жутко, пульсирующее нарывала от середины бедра до кончиков пальцев. А левую била непрекращающаяся, холодная дрожь.
"Нравится?" - прошипел Белиал. Несмотря на боль Лешка каким-то шестым чувством почувствовал легкое разочарование в его голосе - "Помаши папе ручкой". Сквозь слезы Лешка разглядел черную тень, отражающуюся в дверном зеркале.
Тогда студент встал и замахнулся послушной рукой на зеркало. Но тут открылась дверь, и вместо непроницаемой тьмы Белиала, перед ним возникла Настя.
При виде окровавленного лица Лешки она испугалась, но быстро взяла себя в руки и спокойно, как будто сталкивалась с этим каждый день, сказала:
- Началось? Сейчас укол сделаю! - И вихрем исчезла в служебное купе.
Правая - чужая! - рука немедленно выхватила из замочной скважины так неосмотрительно оставленные проводницей ключи и захлопнула дверь, закрыв ее на все возможные защелки и цепочки. И вновь перед студентом возник в зеркале расплывчатый облик беса.
И тут тело окончательно перестало слушаться Лешки, хотя сознания на этот раз он не терял.
Оно медленно и деревянно повернулось, сделало пару шагов на негнущихся ногах и подошло к окну.
Затем его руки обхватили горизонтальную деревянную ручку и с такой силой дернули вниз, что Лешка услышал жалобный скрип своих сухожилий и треск суставов. Окно распахнулось, поезд оказывается уже набирал ход, проезжая последние домики станции.
Тело же шагнуло на стол, затем вцепившись до белизны в костяшках стало вылазить в черную дыру распахнутого окна.
В этот момент задергалась ручка двери и голос Насти глухо закричал: "Открой, открой же немедленно!"
Но Лешка уже висел на руках за окном. Бешеный ветер бил по лицу, стараясь высушить его глаза, свистели пролетающие мимо столбы, и гул проводов над крышей вагона надсадно ввинчивался в уши студента.
"Теперь я буду тебя убивать! Медленно-медленно! Вот только поезд скорость наберет, я тебя и сброшу!" - беспощадно шипел голос Белиала.
"Господи!" - вновь взмолился Лешка. "Ты Господь мой, ты Бог, а значит все можешь. Ты един, а значит, Ты сильнее всех, Ты можешь все! Спаси меня!"
"Не слышит он тебя!" - лицемерно вздохнул бес.
"Иисусе Христе! Ты же был человеком, Ты же страдал, и я страдаю, Ты и Бог, и человек, а я просто человек, так спаси же сильный меня бессильного!"
"Какие слова! Тебе бы стихи писать!" - восхитился лукавый.
"Сыне Божий! Ты вочеловечился на земле, я читал, я вспомнил, что читал о Тебе! И Ты меня как книгу читаешь, возьми же меня в руки Твои!"
"Зачем ты Ему нужен? Букашка на груди мира. Да и как ты можешь себя в Его руки отдать, если сейчас в моих находишься?"
"Помилуй меня! Помилуй, яви милость Свою! Прости мне грехи мои, вольные и не вольные, прости что грешил делом, мыслью и чувствами своими!"
"Ишь ты! Чего захотел! Как грешить, так он первый! Нечего! Грехи твои смертные и прощения им нет" - верещал Белиал.
"Помилуй, мя грешного! Грешен я, с детства самого грешен! С рождения! Сам я себя завел в яму эту! Смилуйся, Отче!"
"Все? Помолился перед смертью? Конец тебе!" - закричал страшным голосом дьявол и Лешкины пальцы стали разжиматься, слабеть, соскальзывать с рамы и он оторвался от несущегося поезда. Всего мгновение длиною в вечность летел он, и его тело обрело былую подвижность, и когда жутко ударился он о насыпь, боль была такова, будто снял кто-то кожу со всего тела. Пролетев, подскакивая как нелепый мячик, несколько десятков метров рядом с бешено грохочущими черными колесами поезда, он свалился в кусты разросшегося вдоль линии иван-чая.
Он заревел от невыносимой боли на весь лес, подступавший к насыпи, так что заглушил даже лязг состава.
Но внутренне он даже радовался этой боли, ибо она значила, что Белиал вновь исчез в глубинах бессознательного.
Когда же поезд прогрохотал мимо и Лешку едва не кувыркнуло воздушной волной боль тихонько стала уменьшаться.
Измученный, окровавленный, ошпаренный и избитый, он все же нашел в себе силы подняться, после того как полежал несколько минут. А потом он заковылял прочь от дороги через лес к виднеющимся тусклым огонькам. Сильно хромая, он продирался сквозь густые заросли то и дело шипя от боли, когда обожженной ногой или многочисленными ссадинами по всему телу он натыкался на ветки.
Тупой болью при каждом вдохе отдавала грудная клетка. Лешка подозревал, что сломал ребро, а может быть и несколько ребер. Его сильно знобило, то ли от сырости ночного воздуха, то ли от ожога.
Когда он выбрался из лесополосы, то без сил рухнул на поле с только-только пробившейся то ли рожью, то ли пшеницей. Немного отдышавшись, он попытался приподняться, но не смог - силы стремительно покидали его.
Но шагать надо было, куда он не знал, но понимал, что надо идти, надо двигаться, если он хотел жить. Собрав всю свою злость на себя и на свою нелепую, дурацкую и бессмысленную жизнь, он встал на левое, здоровое колено. Обваренная кожа на правой ноге натянулась и стала невыносимо тереться о грубую ткань джинсов.
- Ахххрр! - зарычал он сам на себя, и, едва не потеряв сознание, все же смог встать. Тяжело дыша и шатаясь как медведь, он тяжело пошел по полю к светлеющим в ночи огонькам. Адреналиновый запал закончился и каждый шаг отдавал невероятными выстрелами боли. Он набычил голову, исподлобья глядя в небосвод, еле-еле подсвеченный серебристым новорожденным месяцем, и запел. Запел, перевирая мелодию, слова, интонации, сбиваясь с ритма, но это была лучшая песня в его жизни:
