Дарэм уменьшил темп демонстрации, так что сине-белое мерцание превратилось в череду стробоскопических вспышек, а затем в равномерное чередование красок. Внешние процессоры сооружали копии самих себя; синий цвет на картинке изображал уже законченные, работающие, машины, белый – готовые наполовину. Каждый синий слой наращивал поверх себя белый, который вдруг синел, и всё начиналось заново. Оболочка вселенной появлялась на свет с инструкциями построить поверх себя ещё один слой, точно такой же, включая копию тех же инструкций, а потом ждать дальнейших указаний, которые должны были поступить из центральной части.
Дарэм увеличил масштаб в двести раз, ещё замедлил скорость и сменил изображение, так что теперь оно показывало отдельные клетки автомата в виде символов с цветовой кодировкой. Процессоры из невыразительных синих и белых кубиков превратились в причудливые разноцветные трёхмерные лабиринты, прямоугольные кружева, оживлённые искорками света.
В корчах самовоспроизводства каждый процессор на глазах выпускал сотни пар красно-зелёных проволочек «арматуры», тянувшихся в окружающее пустое пространство, пока они не достигали одной и той же запрограммированной длины, после чего вдруг поворачивали на сто восемьдесят градусов и начинали расти в противоположном направлении. Поблёскивая причудливо движущимися бороздками, проволочки метались туда-сюда от поверхности материнского компьютера к невидимой границе и обратно, пока целиком не заполняли это пространство, словно какой-то странный электронный шёлк, сам собой соткавшийся в плотный кокон.
При большом увеличении проволочки превращались в длинные цепочки клеток со стрелочками на концах, частично раскрашенных в яркие оттенки, обозначающие «активированные» состояния. От стрелки к стрелке перемещались блестящие полоски: чередующиеся тёмные и светлые участки представляли собой зашифрованные двоичным кодом схемы дочерних машин, извлечённые из центральной памяти.
Темп ещё замедлился, и процесс стало возможным рассмотреть в деталях. Всякий раз, как световой импульс достигал конца проволоки, прозрачный «вакуум» нулевого состояния трансформировался в «зародыш» клетки, обозначаемый невыразительным серым кубиком. Последующие данные сообщали новой клетке, чем она должна стать, – каждый импульс или отсутствие импульса переводили её в чуть иное переходное состояние, приближая к требуемому итогу. Именно по этому принципу проволочки и росли из материнского компьютера, удлиняясь за счёт того, что надстраивали себя на концах.
Заполнив целиком объём, который будет занимать дочерняя машина, проволочки начинали укорачиваться, шаг за шагом проходя обратный путь и разматывая только что свитый кокон, а за собой оставляя именно то, что требовалось по схеме. Весь процесс выглядел гротескно неэффективным – на выращивание и втягивание проволочек уходило куда больше времени, чем на постройку самих клеточек дочерней машины, но именно благодаря этому правила функционирования автомата оставались максимально простыми.
– По-моему, всё выглядит нормально, – заключил Дарэм. – Продолжаем?
– Конечно. – Мария была зачарована, она забыла все свои заботы и самоё себя. – Газуйте.
На любой скорости, при которой они могла отслеживать события уровня отдельных процессоров, не говоря об уровне клеток, ничего путного было не дождаться. Дарэм вернул темп к доступному для них максимуму, и решётка вновь расплылась в неопределённое мельтешение.
Напротив, следующая стадия должна была протекать мучительно медленно. Дарэм приготовил кофе и бутерброды. При запуске Копии с помощью системы компьютеров, которые сами представляли собой компьютерную симуляцию, суммарное замедление оказывалось двухсотпятидесятикратным: больше четырёх минут реального времени на субъективную секунду. Вопрос о двухстороннем общении не стоял – вселенная ТНЦ была герметичной, и никакие данные, которых не было в начальных условиях, не могли на неё повлиять, но подсматривать за тем, что там происходит, они всё-таки могли. Каждый час они будут видеть, чем занимается Копия Дарэма на протяжении очередных четырнадцати секунд.
Мария произвела выборочную проверку на других уровнях, начав с функционирования программ непосредственно в решётке ТНЦ. «Машинный язык» ТНЦ-компьютеров был столь же сложным и загадочным, как у любой гипотетической машины Тьюринга, шестимерной или иной, однако он был достаточно прост, чтобы дать задание программе-метапрограммисту написать и тщательно реализовать в них симуляцию обычных современных компьютеров. Таким образом, процессорные кластеры в Токио, Далласе или Сеуле симулировали клеточный автомат, представляющий собой сетку странных нематериальных компьютеров, которые, в свою очередь, воспроизводили если не физически, то логически деятельность самих процессорных кластеров. В дальнейшем всё происходило в точности, как на обычной машине, но гораздо медленнее.
Мария жевала толстые ломти белого хлеба, проложенные сыром и листьями салата. Сегодня был вторник, середина дня; большая часть окружающих квартир пустовала, улица под окном оставалась безжизненной. Ближайшие офисные здания пустовали, если не считать незаконных жильцов, не показывавшихся на глаза; там, где солнце просвечивало насквозь соседний дом, Мария различала сохнувшее бельё на верёвках, протянутых между клетушками рабочих мест.
– Дарэм включил музыку – оперу двадцатого века под названием «Эйнштейн на пляже»[10]. Звуковых систем у него не было, он просто вызвал это произведение из библиотеки, закупленной для «Эдемского сада», и поставил на проигрывание через динамики терминала. Мария спросила:
– Чем вы займётесь, когда это закончится?
Дарэм откликнулся без колебаний:
– Завершу всю серию из пятидесяти экспериментов. Запущу развёртывание планеты Ламберт. С недельку попраздную. Прогуляюсь по главной улице Города Перестановок. Дождусь, чтобы отключилось ваше хитрое блокирующее устройство. Разбужу своих пассажиров в их отдельных мирах и надеюсь, что некоторые из них захотят время от времени со мной разговаривать. Почитаю, наконец, Достоевского. В оригинале…
– Очень забавно. Я же сказала «вы», а не «он».
– Я предпочитаю думать о нас как о едином целом.
– Серьёзно.
Дарэм пожал плечами.
– А вы чем займётесь?
Мария поставила на стол пустую тарелку и потянулась.
– О… буду спать до полудня. Неделю. Валяться в постели и размышлять, как мне сообщить матери, что она теперь может позволить себе сканирование, и чтобы при этом не показалось, что я ей командую.
