Удовольствие, которое Грегг получил от вкуса супа, послужило первым признаком того, что организм его оправляется после потери крови, что силы его возвращаются, что он не умрет. Он чувствовал, как вливается в рот с ложки чудодейственная жидкость, а перед глазами стоял образ прекрасной дочери-жены, доброй и милосердной. Все мысли об угрожающем ей кошмарном темном преследователе он загнал в самые глубинные тайники своего мозга.
Прости меня… мой бедный, отважный Билли, мой сын и я должны уходить. Чем дальше мы остаемся, тем сильнее он будет привязан к основному Настоящему… и мой народ будет привязан к Основному Настоящему… и мой народ будет тревожиться за нас.
Меня готовили к выживанию о твоем «теперь»… поэтому я могу разговаривать с тобой на английском… но мой корабль опустился не там, где предполагалось, все эти тысячи лет назад, и мои соотечественники будут опасаться, что я потерялась…
Момент прояснения. Грегг повернул голову и через открытую дверь спальни посмотрел в большую комнату. Морна стояла у стола, и ее голову окружал дрожащий золотой нимб волос. Она наклонилась и опустила лоб к лицу младенца.
Потом они оба затуманились, стали прозрачными – и исчезли.
Грегг заставил себя сесть в кровати, потряс толовой, протянул к ним свободную руку… Боль открывшейся раны обожгла грудь, и он упал на подушки, судорожно пытаясь вздохнуть, и его снова поглотила тьма. Через какое-то время он почувствовал на лбу прохладную влагу материи, и сокрушительный, давящий гнет утраты отпустил.
Он улыбнулся и сказал:
– А я боялся, что ты ушла.
– Как же я могу оставить тебя в таком состоянии? – ответила Рут Джефферсон. – Бога ради, объясни мне, что здесь произошло, Билл Грегг! Я нахожу тебя в постели, раненного, а снаружи как будто разыгралось целое сражение. Сэм и несколько его друзей теперь чистят то, что осталось после стервятников. Они говорят, что с войны не видели ничего подобного!
Грегг разлепил ресницы и решил дать ответ, которого она от него ждала.
– Ты прозевала хорошую потасовку, Рут.
– Хорошую потасовку! – Она всплеснула руками. – Ты куда глупее, чем я думала, Билл Грегг! Что случилось? Люди Портфилда перегрызлись между собой?
– Что-то вроде этого.
– Повезло тебе… А где тогда была Морна с ребенком? Где они сейчас?
Грегг порылся в памяти, пытаясь отделить явь от кошмаров.
– Не знаю, Рут. Они… ушли.
– Как?
– Они ушли с друзьями.
Рут посмотрела на него с подозрением, а потом громко вздохнула.
– И все-таки мне кажется, что тут дело нечистое… Хитришь ты, Билл Грегг. Но, боюсь, я никогда не выясню, как все было на самом деле.
Грегг оставался в постели еще три дня, и все это время Рут ухаживала за ним. Ему казалось совершенно естественным, что они вернулись к старым планам пожениться. Все дни к ним тянулся постоянный поток посетителей, люди радовались, что он жив, а Джош Портфилд наказан по заслугам. Всех интересовали подробности сражения, быстро становившегося легендарным, но Грегг никак не опровергал сложившееся мнение, что люди Портфилда перестреляли друг друга во внезапной ссоре.
Оставшись наконец один в доме, он перерыл его до дна и нашел за кувшином, где держал виски, шесть небольших слитков золота, завернутых в кусок материи. Однако, как он и ожидал, большой револьвер – чудовищное оружие смерти – пропал бесследно. Грегг знал, что Морна решила не оставлять его, а со временем ему даже казалось, он знает, – почему. Были какие-то слова, полузабытый бред, объясняющие все происшедшее. Оставалось только вспомнить их, четко проявить в памяти. И поначалу эта задача выглядела простой, скорее делом времени.
У Грегга было достаточно времени, но еще очень нескоро он смирился с тем, что, подобно летнему зною, сны могут лишь постепенно исчезать.
НЕВЕРОЯТНЫЙ ДУБЛИКАТ
Unreasonable Facsimile
Перевод с англ. © С.В. Силакова, 2003.
Кобурн глядел на свою приятельницу с растущим чувством ужаса. Он, конечно, слышал, что бес порой вселяется в совершенно нормальных женщин, но всегда считал, что Эрика искушениям неподвластна.
– Раньше ты не говорила, что нам следует пожениться, – пролепетал он.
– Кроме того, ты же зоолог.
– Значит, у меня блохи? Или бруцеллез? – Эрика выпрямилась во весь рост, уставившись зелеными глазами в лоб Кобурну. В этот момент ее мускулистое скандинавское тело было прекрасно как никогда, но Кобурну Эрика показалась коброй, угрожающе раздувшей капюшон.
– Нет, нет, – поторопился сказать он. – Я только имел в виду, что человек твоей профессии должен знать, насколько неестественно моногамное состояние для…
– Для животных… Ах, вот кем ты меня считаешь!
– Ну, ты, бесспорно, не минерал и не растение. – Кобурн отчаянно силился улыбнуться. – Это шутка, дорогая.
– Я так и поняла, глупыш. – Эрика, неожиданно смягчившись, придвинулась к нему. Кобурна буквально захлестнули ощущения: теплота, золотая канитель волос, запах духов, а также округлости и выпуклости, способные довести до амнезии. – Но признайся: ты ведь не прочь стать мужем такого здорового животного, как я?
– Ну, конечно, мне… – сообразив, к чему клонится дело, Кобурн умолк. – Проблема в том, что я просто не могу на тебе жениться.
– Это почему же?
– Ну, видишь ли… – его разум заметался в поисках спасительной отговорки, – в общем, я, э-э-э… поступил на службу в Космическую Торговую Эскадру.
Эрика невольно отпрянула:
– Чтобы от меня сбежать!
– Нет. – Кобурн широко распахнул глаза, надеясь, что так больше будет похож на фанатика-звездопроходца. – Это высшая тяга, дорогая. Ничего не могу с ней поделать. Неизведанные дали зовут меня к себе. Моим ногам не терпится ступить на пыльные тропы чужих звезд.
– Планет, – язвительно поправила Эрика.
– Ну да, я и хотел сказать «планет».
– Тогда я тоже узду. – Ее глаза наполнились слезами. – Чтобы забыть о тебе.
Природа наделила Кобурна добрым сердцем, и ему было неприятно видеть Эрику расстроенной. Но он утешался мыслью, что счастливо избежал супружеских уз, которые, как известно любому гражданину двадцать первого века, являются тягомотным анахронизмом.
Тем сильнее было его удивление, когда он обнаружил – спустя три дня после отъезда Эрики с экспедицией в какую-то немыслимую дыру – что жизнь утратила для него интерес. Все удовольствия, которые так влекли его, пока Эрика толковала о свадьбе, не заслуживали теперь даже названия удовольствий.
В конце концов, придя к выводу, что невзгоды достигли апогея и хуже все равно не будет, Кобурн принял то единственное решение, которое подсказывала логика.
