Литовцев. Простите, я не понимаю вопроса. Указанные материалы не засекречены, а поэтому я имею право знакомиться с ними любым путем.
Председатель. Но вам известно, что путь оказался нечестным?
Литовцев. Да, после того как вы рассказали об этом. Глубоко сожалею. Но я ни в коей мере не отвечаю за моральные качества некоторых сотрудников испытательной станции. Должен также признаться, что поведение товарища Чибисова, являющегося, как вы изволили заметить, моим родственником, я не одобряю. Я никогда не предполагал, что он будет пользоваться услугами третьих лиц.
Председатель. Вам
было известно, что Михайличенко собиралась опубликовать свою работу?
Литовцев. Только поэтому я и хотел привести из нее некоторые данные в своей диссертации. Причем, само собой разумеется, со ссылкой на источник. Работа Михайличенко должна быть напечатана гораздо раньше, чем будет готова моя диссертация.
Председатель. Кстати - об этой работе, о сроках ее публикации и о том, какими делами занимаются на испытательной станции, вы узнали от Чибисова?
Литовцев. Нет. Совершенно случайно, из частного разговора.
Председатель. Где?
Литовцев. Не помню. Кроме того, разрешите вам заметить, что к делу это не относится. Еще раз повторяю: я не собирал секретных сведений. Мне они не нужны. Да их здесь и не было".
Курбатов закончил чтение выдержек и бросил стенограмму на стол.
- Что вы на это скажете? Вывернулся!
- До поры до времени, - пробурчал Бабкин. - Неужели в коллективе им не заинтересуются?
Павел Иванович не сомневался в справедливом решении институтского коллектива. К сожалению, у Литовцева много заступников, как и у Жоры Кучинского.
- Не случайно он оправдывался тем, что материалы не секретны, - продолжал Курбатов. - Иначе с ним бы не так разговаривали. Мы делимся опытом по постройке первой в мире атомной электростанции. Мы гордимся этой работой и не держим ее в секрете. Но можно ли раньше времени выпускать из лаборатории незаконченную работу, чтобы кто-то подхватил ее и выдал за свою? Недавно мы подсмеивались над "самобеглой коляской" Багрецова. Потом начали мечтать: построим, мол, гигантские баржи, плавающие острова и другие фантастические штуки. А кто знает, не выдумает ли на "той стороне" какой-нибудь одержимый вояка летающую торпеду с фотоэнергетическим двигателем? Кто знает, чего ему не хватает, чтобы построить ее? Осколка стареющей плиты? Процента окисления? Формулы Михайличенко? - Павел Иванович опустился в кресло. - Иногда мы об этом не думаем.
Нюра чувствовала, как у нее леденеют пальцы. Напрасно она успокаивала себя, что все обошлось благополучно, что осколок здесь, что выписку из тетради она не успела сделать, что человек, для которого она старалась, работает в московском институте и не собирается переправлять материалы за границу, мысль неотвязная и жестокая, что она, Нюра, стала преступницей, овладела всем ее существом. И личные невзгоды, и горечь неразделенной любви и, как ей казалось, презрение любимого человека - все это осталось где-то далеко позади. Лишь одна эта мысль сверлила мозг и не давала покоя. Зрело единственное решение - уехать. Пусть тяжело расставаться - но что делать? И писем она не будет писать. Затеряется, как песчинка. Может, и не вспомнит о ней Павел Иванович. Так лучше.
Вадим, тайком поглядывая на Нюру, понимал ее душевное состояние, и теплая волна нежности поднималась в нем. Хотелось подойти, обнять ее за худенькие плечи, сказать что-то ласковое, успокоить, ободрить. Вместе с тем он ощущал ненависть не только к Жорке Кучинскому, но и к Чибисову, а главное, к тому, кто смел распространяться о "моральных качествах некоторых сотрудников испытательной станции". Какой мерзавец! Он умен, его многие годы учили мыслить аналитически, и в шахматы он играет, предвидя десяток ходов наперед. Он все рассчитал и взвесил. Ему и дела нет, что плачет Нюра Мингалева.
Лида спросила у Курбатова:
- Вы покажете его нам в Москве?
Павел Иванович порылся в кипе журналов, вытащил один из них и, перелистывая страницы, сказал:
- Можно и не в Москве. Товарищ любит рекламу. В разных журналах, даже в детских, попадаются беседы с ним. А вот в этом, - он нашел страницу и передал журнал Лиде, - снимок во весь рост. Товарищ Литовцев в своей лаборатории.
Лицо показалось Лиде удивительно знакомым. Надменное, с пухлыми губами. Лысина с темным полукольцом волос.
- Где-то я его видела...
Взглянув на снимок. Бабкин сразу же вспомнил выставку технических училищ и человека, который прислушивался к разговору Димки и Лидии Николаевны.
- На выставке его видели, - хмуро напомнил Тимофей.
Лида уронила журнал. До мельчайших подробностей вспомнила она разговор с Багрецовым. Да, да, она называла испытательную станцию, и место ее, и фамилию Павла Ивановича, хвасталась новой работой, упоминала о процентах и возможном старении слоя.
- Теперь я знаю первопричину, - выдавила из себя Лида и стала рассказывать, как это случилось. - Нашла место. Ну, скажите, Павел Иванович: почему мы всюду говорим о делах, а не о звездах? Разве нам не хватает рабочих часов?
Курбатов улыбнулся и вздохнул.
- Всякое бывает. Иногда на работе беседуют о звездах, а, скажем, в театре - о делах. Не понимаю я многих из вас, молодых. Романтики, что ли, не хватает? Ехал я однажды ночным автобусом. Степь, звезды, теплый ветер, дышишь не надышишься. Народу в автобусе мало. Впереди молодой паренек и девушка. Щебечут. Вот, думаю, счастливые. Прислушиваюсь. Какие там звезды! Расценки их интересуют. Плюнул я и ушел на последнюю скамейку.
Кроме Маши, никто не уснул этой ночью, Лида мучительно вспоминала, что она могла еще сказать на выставке, чувствовала себя виноватой перед всеми и, главное, перед Нюрой.
Лежа в своей комнате, Вадим и Тимофей вполголоса спорили, вспоминали стенограмму и косились на пустующую койку Кучинского. Неужели этот урок его не исправит?
- Нюра завтра уезжает, - сказал Багрецов, и Тимофей почувствовал, что слова эти были трудные. - Больше не вернется.
- Откуда ты знаешь? Ведь она собиралась работать в новой лаборатории. Приедет.
- Нет. Я сам слышал. Она просила Павла Ивановича отпустить ее. Тетка больная. С ребятишками некому... Утром оформит увольнение.
- По личным причинам?
- Но они другие. Тебе известные.
И неужели будущий доктор наук сейчас спокойно спит? Неужели он не понимает, что каждый его нечестный шаг влечет за собой другой? Шагнул - и за ним Чибисов, потом Кучинский, Нюра... Он стар, опытен, его десятки лет учили, десятки лет воспитывало Советское государство. За всех, за все он должен быть в ответе! С этими неотвязными думами Вадим никак не мог уснуть.
