Мюллер считал, что все пары болезнь-лекарство можно разделить на два рода. Болезни и лекарства первого рода тесно связаны одно с другим в народной молве и ученых трудах, но на практике лекарство от болезни не помогает. А болезни и лекарства второго рода могут быть никак между собой не связаны, но одно от другого помогает. Вот, например, перемежающаяся лихорадка, все философы в один голос твердят, что лечения от нее нет, а Мюллер нашел сразу два снадобья: кору хинного дерева и зеленое вино. Вино, правда, только с натяжкой можно считать лекарством, потому что его надо принимать не после того, как заразился, а до, и годится оно только для коротких поездок в нездоровые местности, а если живешь там постоянно и принимаешь вино каждый день, оно сведет в могилу быстрее, чем лихорадка. Но это не очень важно, важнее, что все думали, что единственное лекарство от лихорадки — ненадежная молитва, а Мюллер нашел два других лекарства, и оба вполне надежны, хотя и имеют противопоказания. Со временем Мюллер начал подозревать, что лекарство найдется от любой болезни, надо только иметь в достаточном количестве рабов для опытов. Но для практических задач это количество, к сожалению, обычно запредельно. Вот если бы можно было представить материю в виде комбинации каких-нибудь элементарных первооснов, и выстроить из них упорядоченную таблицу, чтобы из химических свойств этих самых первооснов выводились свойства составных веществ… эх, мечты…
В позапрошлом году господин Слотер, тот самый, что во времена мюллеровой юности был профессором, а теперь стал деканом медфака, так вот, господин Слотер лично посетил больницу Всех Святых и пригласил Мюллера преподавать в университете. Мюллер стал первым практикующим знахарем, получившим такое приглашение, и, по всей видимости, первым в истории университета профессором, который умел не только словоблудить, но и делать что-то полезное руками. Говорят, назначение Мюллера обсуждали при дворе, и одни говорили, что это пример прискорбного падения нравов, а другие говорили, что так этому знахарю и надо — раз уродился гениальный, так делись гением с народом и не жужжи. Вроде даже сам владыка вселенной что-то изволил проронить по этому поводу, но что именно, слухи не доносят.
Получив предложение читать лекции, Мюллер испугался. Он с детства не любил выступать перед большой аудиторией, и, кроме того, скептически относился к новомодной идее учить студентов чему-то полезному, как будто пять лет студенчества не просто приносят в жертву на алтарь науки и просвещения, а пребывание студента в университете будто называют обучением не только по традиции, но якобы есть здесь скрытый смысл. Мюллер хотел бы в это поверить, но он хорошо помнил, каков был сам в студенческой юности, и каковы были его товарищи. И воспоминания говорили Мюллеру, что требовать от студентов чему-то реально учиться не то чтобы бессмысленно, но если подходить к этому серьезно, придется отчислять не менее трети, иначе остальных не запугать, но если отчислить каждого третьего, это возмутит власти и обрушит цены на обучение. Так что лучше не суетиться, и пусть все идет как идет.
Так Мюллер и стал относиться к своим занятиям. Обычно молодые профессоры пишут для каждой лекции подробный конспект, чтобы не сбиваться с мысли и не путаться, но все равно сбиваются и путаются, а потом, когда понимают, что сбиваются и путаются — начинают смущаться, от смущения сбиваются и путаются еще сильнее, и так далее. Но Мюллер конспектов не готовил и, бывало, поднимался на кафедру, сам не зная, о чем будет говорить в следующую минуту. Обычно профессоры стараются излагать свои лекции высокопарными книжными словами, у них принято считать, что кто говорит понятно, тот лох. Но Мюллер в этом негласном соревновании не участвовал, он произносил лекции простыми словами, будто рассказывал друзьям что-то занимательное, а когда видел, что студенты скучают — рассказывал анекдот. Поначалу студенты воспринимали Мюллера как забавного психопата, но потом привыкли и в каком-то смысле даже полюбили. Особенно когда он стал проводить мастер-классы.
Типичный мастер-класс профессора Мюллера проходил так. Посреди лекционного зала ставили стол, на него клали смердящий труп какого-нибудь бродяги, и Мюллер, читая очередную лекцию, показывал то, о чем говорил, прямо на трупе. А если было нужно, брал в руку нож и резал мышцы, либо брал топор и отрубал конечность, а однажды одному трупу вскрыл брюхо, вытащил печень, разрезал, а там внутри оказались червяки-паразиты, Мюллер обрадовался, запрыгал как сумасшедший, выхватил из печени кусок и подбежал поближе к первым рядам, чтобы студенты могли лучше разглядеть, а тогда как раз ненадолго вернулась мода на девиц-ботаничек, которые переодевались в юношей и незаконно слушали лекции, короче, червяки стали падать на столы, расползаться, визгу поднялось немеряно. Хорошо одно — после того случая мода на ботанизм прошла навсегда, и за это многие чиновники сказали Мюллеру большое искреннее спасибо.
В империи за последние годы многое переменилось. Пять лет назад случились народные выступления, после них император отменил сословные привилегии, тогда все это восприняли как сиюминутную причуду, никто не верил, что равенство и братство пришли всерьез и надолго, думали, императора переубедят либо свергнут, но скептики оказались посрамлены. Общество равных возможностей, провозглашенное высочайшим указом, действительно сформировалось, и претендентов на государственные должности отныне больше не спрашивали о роде и классовом происхождении. В университете появилось так называемое бюджетное отделение, официально туда принимали низкорожденных детей, показавших успехи в науках, но на самом деле там учились дети пиратских капитанов и бригадиров портовой мафии. Но вслух об этом не говорили, а с теми, кто нарушал этот негласный запрет, происходили несчастные случаи.
Мюллер перестал скрывать свое дворянское происхождение. То, что раньше считалось постыдным и даже немного презренным, теперь стало вполне достойным. Многие молодые люди открыто восхищались профессором Мюллером. Высокородный сын бил баклуши в университете, пока высокородный отец-пьяница растрачивал семейное состояние, и вот, наконец, отец растратил все до последнего гроша, и что сделал сын? Впал в уныние и запил? Нет, не на такого напали! Сын послал к чертям замшелые предрассудки и пошел работать в больницу знахарем, а там встретил оклеветанную богатую наследницу, избавил от несправедливого навета, она его полюбила, они поженились и стали жить, как у Птаага за пазухой. Чем не сюжет для нравоучительной сказки? А потом, когда подлые сонаследники супруги разорили Мюллера повторно, впал ли он в уныние? Как бы не так! Как раз начиналась революция, а у Мюллера уже отрос солидный научный авторитет, и когда революционеры предложили ему особую пенсию за ученость, другой бы согласился и стал бы жить припеваючи, но Мюллер не таков! Он потребовал, чтобы пенсию платили не только ему, но и всем другим ученым людям, и так оно и вышло, и авторитет Мюллера вырос немеряно. В народе стали ходить байки, что Мюллер не только ученый медик, но еще и пророк, отмеченный божьей печатью. Якобы детство у него прошло в нищете, а когда была революция, он ее не только одобрил, но и лично поучаствовал, кричал речь на какой-то ритуальной встрече, и еще говорили, что он время от времени беседует с богом Птаагом, но это уже ни в какие ворота не лезет, полнейший бред.
