— Ну это уже из области фантастики! Ты забываешь, что мы вернулись на неделю назад. У твоего Джумы пока все в порядке. А ханкинскому беку и в голову не приходило с ним расправиться.
— Не скажи, — возразила она. — Эти местные князьки, конечно же, самодуры и самоуправы, но что касается Джумы, то тут бек вряд ли сам решился бы на расправу.
— Ты думаешь, расправа санкционировалась свыше?
— Да, — ответила она. — Я так думаю. Больше того, я почти уверена.
— Может быть, ты и права, — покачал головой Симмонс. Одно дело прикончить какого-то бедолагу-арбакеша или спалить дом дехканина за неуплату налога, совсем другое — расправиться с человеком, который внезапно и необъяснимо набрал силу.
— И пользуется расположением людей еще более необъяснимых и влиятельных. Ты недооцениваешь хана, Эрнст. Возможно, охранки как таковой у него и нет, но в том, что глаза и уши есть всюду, можешь не сомневаться. Ему, конечно же, докладывают и о нас, и о тех, с кем мы имеем дело.
— Ты права, — повторил он. — И что из этого следует?
— А то, что выколотить у хана фирман о назначении Джумы ханкинским беком будет труднее, чем тебе кажется.
— Казалось, — поправил Симмонс. — Теперь уже не кажется.
— Тем лучше. И что ты намерен делать?
— Купить фирман. Предложить его величеству столько золота, что у него глаза на лоб полезут. Но у тебя, по-моему, какие-то свои планы? Не зря же ты отговаривала меня брать с собой синтезатор.
— Я просто подумала, что хан поверит тебе и на слово.
— Кто его знает? — Симмонс почесал переносицу. — С наличными чувствуешь себя как-то увереннее. Посмотрим.
На лестнице показался Ислам Ходжа и в изысканных выражениях сообщил, что его величество приглашает гостей вниз. Симмонс заверил, что они не заставят себя ждать. Кушбеги кивнул и скрылся.
— Тебе, наверное, лучше говорить с ханом тет-а-тет, сказала Эльсинора. — Если этот тип будет увиваться рядом, я возьму его на себя.
Симмонс усмехнулся и покачал головой.
— Ты что-то имеешь против?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— В лексиконе. Есть в нем что-то от преступного мира.
— Дорогой мой! — рассмеялась она. — То, для чего мы с тобой сюда приехали, в любом обществе квалифицируется как преступление. Так что бог с ним, с лексиконом.
Уговорить хана, вопреки опасениям, оказалось нетрудно. Стоило Симмонсу предложить венценосцу два мешка золотых монет, согласие было получено, а еще час спустя фирман о назначении Джумабая Худайбергена правителем Ханкинского бекства, скрепленный подписями и печатью, был торжественно вручен супругам. Обговорив детали и формальности и условившись о сроке вступления в должность новоиспеченного бека, Симмонсы простились с ханом и кушбеги и под охраной трех нукеров отправились в Хиву.
Карета, упруго покачиваясь на рессорах, катилась по пыльной дороге. Садилось солнце. Небо за окном кареты приобретало оранжево-золотистый оттенок. Путники, издали завидев карету и нукеров, спешили свернуть с дороги и переждать где-нибудь в стороне, а если это не удавалось, — падали ниц и оставались в этом положении, пока карета проезжала мимо.
Лишь один всадник, ехавший в ту же, что и они, сторону, оглянулся и продолжал свой путь.
— Скажите на милость, какой храбрец! — удивилась Эльсинора, когда они уже почти поравнялись с ним.
— Этот-то храбрец мне и нужен, — пробормотал Симмонс, высунулся из кареты и окликнул всадника:
— Аваз!
— Да, таксыр? — Юноша подхлестнул свою лошаденку, и она затрусила вровень с каретой. Лицо Аваза было задумчиво и спокойно.
— Пересядь к нам, — предложил Симмонс. Аваз кивнул. Карета остановилась. Юноша передал поводья своей лошади одному из нукеров, открыл дверцу и сел напротив супругов. Карета тронулась. Солнце опустилось за горизонт. Вполнеба полыхал закат, и в его желтоватых призрачных отсветах лицо юноши казалось выточенным из янтаря.
— Я уже решил, что мы тебя не нагоним, — сказал Симмонс.
— Нукеры бросили шейха посреди дороги. Я помог ему дотащиться до ближайшего дома. Он совсем плох.
— Ты уверен, что поступил правильно, оказав ему помощь?
— Человеку надо помогать в беде.
— Даже если этот человек враг?
— Шейх просто глуп. Его злоба — от невежества.
Эльсинора смотрела на Аваза с нескрываемой жалостью.
— Может быть, ты и прав, Аваз. — Симмонс похлопал себя по карманам, но сигарет не было. Он сплюнул за окно и отер губы платком. — Что ты намерен делать, мой мальчик? Теперь, когда ты все знаешь?
Прежде чем ответить, юноша долго смотрел в окно. Быстро темнело. Проплывали изуродованные стрижкой тутовые деревца вдоль дороги. Где-то далеко-далеко сверкнул огонек.
— Там… Под деревом на кладбище… Был я? — спросил Аваз не оборачиваясь. «Он даже не сомневается в подлинности того, что видел!» — удивленно подумал Симмонс.
— Да, Аваз. Это был ты.
— Сначала я решил, что это отец… Только потом… Скажите, — Аваз обернулся и пристально вгляделся в Симмонса, потом в Эльсинору. — Я так и умру там, на кладбище?
— Нет, мой мальчик, — Симмонс покачал головой. Он и в самом деле испытывал к этому юнцу что-то похожее на родительские чувства. — Больного, разбитого параличом, тебя принесут домой. Ты проживешь еще несколько лет и умрешь в нищете и одиночестве. Подумай, Аваз. Еще не поздно. Ты еще можешь все изменить.
Юноша сидел сгорбившись, глядя на свои колени. Когда он снова заговорил, голос его был еле слышен.
— Я… — Он медленно повел глазами куда-то в сторону окна. — Тот, умирающий… Отрекусь от своих стихов, да?..
Симмонсу страшно хотелось сказать «да», но он вздохнул и отогнал искушение:
— Нет, Аваз. Ты до конца останешься верен себе. До самого последнего вздоха.
Аваз Отар-оглы некоторое время продолжал сидеть молча, осмысливая услышанное. Потом выпрямился. Медленно набрал полную грудь воздуха. В полусумраке кареты огнем полыхнули его глаза. И было в них что-то безумное, что-то сатанинское, как у того старика на кладбище Иморат-бобо.
— Значит, все правильно! — Голос юноши снова обрел силу и звонкость. — Значит, ничего не надо менять!!
Копыта коней гулко застучали под сводами ворот Хазараси-дарбаза. Мелькнул фонарь в руках стражника.
— Вы великий палмин, — Аваз наклонился к Симмонсу, отыскал в темноте его руку. Крепко пожал. — Спасибо вам за то, что вы не скрыли от меня правду. Теперь у меня чет больше колебаний. Я знаю, как мне жить дальше. Прощайте!
Он распахнул дверцу, соскочил на ходу.
— Прощайте, ханум, — донеслось из темноты. — Вы самая красивая женщина из тех, кого мне довелось видеть. Будьте счастливы! Будьте счастливы оба!
