Не то. Все не то. Но что же тогда? Чем мучительнее искал Симмонс ответ, тем больше запутывался, пока, наконец, вопреки здравому смыслу и человеческой логике, ответ не пришел сам собой, неожиданный в своей ошеломляющей простоте: Эльсинора! Она и только она могла быть связующим звеном между Симмонсом и его подлинной реальностью!
Та-ак… Симмонс машинально закурил. Значит, Эльсинора… Он вдруг поймал себя на мысли о том, что догадка, которая, казалось бы, должна была перевернуть в нем все, — нисколько его не тревожит.
Значит, Эльсинора… Ну что ж, подозрения на этот счет возникали у него и прежде. Но он гнал их прочь. С Эльсинорой многое сложно и необъяснимо. Взять хотя бы ее поведение на вчерашнем балу. И этот трюк с «Аидой» в исполнении Венской оперы… Во всем этом предстоит еще разобраться. Но представить себе Эдьсинору в роли соглядатая? Нет, это решительно невозможно! Но тогда кто же она такая — женщина, которую он любит, на которой женат и которой беспредельно верит и полностью доверяет? Мелькнула и тотчас ушла куда-то мысль о том, насколько условны и эфемерны понятия брак, супружество, семейные узы. Кто же она все-таки? Жена? Друг? Ангел-хранитель на жалованьи у сыскной полиции? Неужели человек способен в равной мере сочетать в себе и то, и другое, и третье?
Симмонс встал и, попыхивая сигаретой, решительно направился в свой кабинет. По пути выудил из бара бутылку «Камю» и лимон. Взял блюдечко, серебряный десертный нож и фужер.
В кабинете он плотно притворил за собой дверь, подвинул к креслу низенький журнальный столик, нарезал лимон кружочками и до краев налил фужер коньяком. Выпрямился с фужером в руке, глубоко вздохнул, залпом осушил фужер, выдохнул и, опустившись в кресло, взял ломтик лимона.
Несколько минут он сидел, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, ожидая, когда наступит пронзительная острота и чеканная ясность мысли, которые приходят к человеку только во сне или в состоянии сильного опьянения.
— Жизнь и смерть, — пробормотал он, не открывая глаз. В кабинет вошла Эльсинора. Он почувствовал это, но никак не отреагировал. — Любовь и ненависть. Огонь и вода… Начало и конец…
— Ты сошел с ума? — поинтересовалась она.
— Не мешай. Кажется, я только теперь начинаю понимать, что к чему.
— Серьезно? И причем тут эти пары антонимов?
— На них зиждется мир.
— На антонимах?
— На контрастах.
— Ты пьян. — Она потянула носом. — И уронил на ковер сигарету. Чувствуешь, пахнет паленым?
— Мало ли что горит в этом мире.
— Что, например? — Она подобрала сигарету, положила в пепельницу.
— Многое, — уклонился он от ответа.
— Приступ мировой скорби? — насмешливо спросила она. — А я-то не пойму, чего это вдруг: коньяк — фужерами.
— Люси, — он продолжал сидеть, касаясь затылком епинкн кресла. — Ты можешь быть со мной до конца откровенной?
— Попытаюсь, — усмехнулась она. — Спрашивай.
— Ты меня любишь?
— Неплохое начало! Ты в этом сомневаешься?
— Иногда.
— И сейчас как раз такое «иногда»?
Он кивнул.
— Я не могу понять, кто ты?
— Это тебе очень нужно?
— Да, — сказал он. — Очень.
— Ну что ж. — Она вздохнула и опустилась в кресло по другую сторону столика. — Выпить, что ли, для храбрости?
Он потянулся было к бутылке, но она улыбнулась и покачала головой.
— Не надо. Я пошутила. Итак, кто я такая? Девка, которую ты подцепил на улице…
— Люси! — протестующе вскинулся Симмонс.
— Помолчи. Говорить теперь буду я. Ты ведь сам хотел откровенного разговора? Ну так слушай. Итак, девка с улицы, законная супруга, добровольная спутница твоих сомнительных одиссей. Верно?
— Допустим.
— Предлагая мне отправиться с тобой, ты не задавал никаких вопросов. Кто я такая — тебя не интересовало. Тебе нужна была живая душа рядом.
— У меня просто не было времени, — возразил Симмонс.
— Нет, — она покачала головой. — Дело не в этом. Ты отчаянно трусил, Эрнст. Нуждался в поддержке. В человеке, который бы понимал тебя. Был твоим единомышленником. В друге, у которого можно поплакаться на плече. Не так?
— Так, — кивнул он. — Все так.
Она удивленно посмотрела ему в глаза и опять покачала головой.
— Я думала, ты ударишься в амбицию.
— Зачем? Ты понимаешь меня лучше, чем я сам.
— Возможно. Со стороны виднее. Скажи, Эрнст, я оправдала эти твои надежды?
— Еще как! — Он был искренен.
— Скажи, Эрнст, — продолжала она. — Я когда-нибудь без особой на то нужды вмешивалась в твои дела? Пыталась изменить что-то? Сделать по-своему?
— Пожалуй, нет.
— «Пожалуй…» — Она невесело усмехнулась. — Я, наверное, должна была вмешаться в то, что ты делаешь.
— Вот как? — удивился он. — Зачем?
— Ты пытался изменять реальности.
— Я и не скрывал этого.
— Да, не скрывал. Но я должна была отговорить тебя.
— Должна?
— Не придирайся к словам. Твоя затея была по меньшей мере бесполезной. Для тебя во всяком случае. Куда проще было сделать другое.
— Что? — спросил он.
— Изменить свою родословную. Тебе не приходило в голову отыскать своих предков, ну, скажем, поколения за два, и сделать так, чтобы твой дед женился не на твоей будущей бабушке, а на ком-то другом? А мать вышла замуж не за Симмонса, а за какого-нибудь Мэдильяни или Джонсона? Словом, сделать себе другую биографию.
— Чепуха!
— Почему!
«Потому что в этой другой биографии я бы не встретил тебя», — мысленно произнес он и сам поразился тому, как тоскливо защемило в груди.
— Так почему же?
— Потому что от брака с Модильяни родился бы Модильяни, а не Симмонс, — ответил он, встал и прошелся по комнате. Она следила за ним взглядом, продолжая сидеть.
— Не смотри на меня так! — не выдержал он. — Чего ты от меня хочешь?
— Пытаюсь понять, нужна я тебе или нет. А если нужна, то зачем ты меня мучаешь?
— Прости. — Он проглотил подступивший к горлу колючий комок и кашлянул. — Я понимаю, это не утешение, но еще больше я мучаю себя самого.
— Думаешь, это может продолжаться бесконечно?
Он молча развел руками.
— Что надо для того, чтобы это кончилось?
— Я не знаю. Наверное, полная откровенность.
— Ты уверен, что я от тебя что-то скрываю?
— Да.
— Ну что ж. В конце концов, это твое право.
— При чем тут право? — вяло удивился он.
— Не могу же я заставить тебя думать иначе!
— Можешь. — Его голос упал до умоляющего шепота. — Сделай это, Люси. Хотя бы ради меня сделай.
— Ты сходишь с ума, Эрнст. — Она поднялась с кресла, подошла к нему, положила руки на плечи. — Нельзя так жить, Эрнст.
