- Ты говоришь о вампирах и вурдалаках? - осведомился Камерон.
- И о них тоже, - сказал невидимый дух. - Хотя этими движет голод чувство, которое при желании можно какое-то время обманывать. Жаждущего же не может остановить ничто, муки подлинной жажды - самые страшные. Потому-то и не могут мертвые на земле найти общий язык с людьми - у них уже нет чувств, кроме одного - жажды. Представляешь, что будет, если это воинство повалит на землю!
- Да, - согласился Камерон. - Я всегда думал, что самое странное человеческое существование - это первые дни после смерти, когда душа уже покинула человека, но все ещё связана невидимыми нитями с телом. Знаешь, я, наверное, хотел бы испытать эти чувства, когда ты уже не замутнен страстями, желаниями плоти; когда переносишься в какое-то иное состояние, не знаю, чистоты, пустоты, свободного парения... Мне кажется, это должно настолько захватывать тебя, что ты уже забываешь о своей земной жизни, как взрослый и сильный мужчина знает, что он был когда-то ребенком, но уже с трудом представляет себе это, потому что мысли его устремлены только вперед. Поэтому я ещё раз говорю тебе, Рагнар, мой ученик и друг! У тебя здесь есть дело - нам предстоит страшная жатва, если только никто не остановит зорзов. Я думаю, Птицелов просто сошел с ума. То, что он задумал, не осуществлял до него на земле ещё никто.
- Ну, это спорный вопрос, учитель, - в голосе духа не чувствовалось насмешки, но Камерон все равно удивленно вскинул брови. - Всегда существовали дикие племена, в том числе - и на севере, дикость которых на самом деле - это близость к небу или к земле, у кого как. В этом вечное преимущество дикарей перед нами - им легче постучать в двери необъяснимого для нас, но привычного и будничного в их мире. Им все равно - оборотень перед ними или волк, оживший мертвец или обычный медведь. Они разговаривают с ними на одном языке, и животные их понимают, потому что это - язык жизни и смерти. Мы же научились на земле только языку жизни, язык смерти нам недоступен. Но не спеши учиться ему, наставник, все придет в свой срок.
- На весах сейчас - спокойная жизнь людей и её страшный конец. Я не могу представить себе, что на земле откроются Другие дороги! А их будет не одна, и число их будет расти; а потом по этим страшным дорогам сюда хлынет то, чему нет, не должно быть места на земле. Знаешь, Рагнар, мне до сих пор не верится, что такое возможно, что это не какая-то глупая детская игра в Страшное.
- Это очень опасная игра, учитель, - заметил Рагнар. - И поэтому кому-то должно вмешаться, пока она ещё не стала явью. Неужели ты не видишь примет того, что игра заходит слишком, непоправимо далеко?
Сигурд - не человек, вернее, не совсем. Он мыслит какими-то другими понятиями. Когда человек всерьез уверен, что солнце над ним - зеленого цвета, он сумасшедший. Но когда он пытается сам перекрасить солнце в цвет весенней травы, я даже не хочу знать, где он возьмет для этого краски и кисти. Я должен поспешить и вырвать их у него из рук, даже если придется отрывать их вместе с его руками.
- Узнаю былую жесткость моего Рагнара, - улыбнулся Камерон. - Ты всегда был сторонником крайних методов. Почему же ты не хочешь теперь воспользоваться тем, что предлагаю тебе я? У тебя снова будет телесная оболочка, и заметь, твоя собственная. Ты вновь обретешь себя во всей своей целостности. И теперь тебе уже не нужно будет прятаться под чужой личиной большинство твоих злейших врагов, кроме зорзов, давно пребывают в холодных краях, откуда уже не вырваться никому. Если только у твоего брата не выйдет...
- А ты по-прежнему собираешься лечить коров и сушить травки для врачевания прострелов и подагры у бедных селян, не ведающих, какие тучи сгущаются над ними? - тихо спросил дух.
- Не знаю, - пробормотал Камерон. - Теперь я уже ничего не знаю. Но вот, что я хочу сказать тебе, Рагнар. Знаешь, твой сын очень похож на тебя... Может быть, уже не столько внешне, а более - внутренне. Я немного покопался в его памяти и вытащил на поверхность ту ночь, когда тебя накрыли в Аукмере люди Монаха. У него странная память: он вспоминает не кусочками, а целые картины, словно смотрит сверху. Он запомнил такие детали вашего дома, нападавших, боя, которые очень сложно увидеть заспанному, перепуганному ребенку. Сам он их не ощущает, они не на поверхности, но я их разглядел - они все ещё там, в глубине его сознания. И я даже не знаю, что может случиться, когда они начнут всплывать на поверхность! А один только Бог знает, что там хранится еще...
Дух помолчал, затем негромко сказал:
- Я это тоже увидел. Я его узнал.
- Ты узнал своего Яна спустя столько лет? - вскричал Камерон в крайнем изумлении. - Этого не может быть! Где ты его встретил? И когда?
- В последнюю ночь моего земного существования, - прошептал дух. После стычки с зорзами в лесу мой конь вывез меня к маленькому дому, который стоял в лесу неподалеку от одной деревни. Я уже терял себя, поэтому сумел только укрепить моего Гнедка, наложив заклятие сохранения, потому что он тоже получил смертельные раны. Боюсь, после распада твоего тела конь тоже рассыпался в прах - он и без того продержался даже слишком долго для одного заклятия, на которое у меня толком уже не хватило сил. Парень, живший там один, втащил меня в дом и помог справиться с волчьим наговором, который наложили на ранивший меня меч. Мысли мои уже путались, но, помнится, я был удивлен, что мне не удалось тут же разрушить наговор; я тогда так и не понял, на чем он держался. К слову сказать, не понимаю я этого и сейчас, а у меня, как ты понимаешь, было немало времени обдумать все, что произошло. Теперь-то я знаю, что зорзы применяют магию, подобную которой я не встречал ни разу. У неё какие-то иные принципы, наши каноны к ним не подходят.
Чтобы снять волчий наговор, я применил полное заклинание абсолютного очищения. Когда я лежал у парня в доме, из меня уже дым шел, а наговор держался. Понимаешь, учитель, он держался! Тогда мне стало страшно, и я вспомнил о самом простом средстве - стряхивании наговора в воду, как делают иногда деревенские знахарки с черным глазом или лихоманкой. И, представь себе, получилось! Получилось, когда уже началось перерождение! Но тело уже нельзя было спасти, да и дух был весь изломан. Я успел чудом, иначе бы пришлось убивать себя самому. И в последний час - не дай Бог никому испытать то, что я чувствовал тогда! - я вдруг увидел в его душе нечто, что окончательно помутило мой разум. Это был мой дом, наш дом с Мирдзой и Янеком в Аукмере! Может, и не сам дом, а только ступеньки, которые вели на крыльцо. Одна ступенька у нас долгое время была сломана - знаешь, как-то все руки не доходили!
Камерон улыбнулся понимающе, вытер пот со лба - солнце припекало.
