Дэрин прожгла Алека взглядом: ну ведь видно, что он с трудом сдерживает смех, — вон глаза как озорно блестят! Так бы и отвесила ему тумака, но все же…
— А ты… ты действительно думаешь, что я симпатичный? — пролепетала она.
— Привлекательный, я же тебе говорю! А теперь, когда ты вдохновил революцию, Лилит просто не может сдержать своих чувств.
Дэрин, замычав, мотнула головой. Надо немедленно, срочно поставить в этом деле точку, пока все окончательно не зашло в тупик.
— Ну да ладно, твою романтическую жизнь мы обсудим в следующий раз, — сказал Алек, ткнув в ее сторону свитком. — Просто я считал нужным тебе это сказать.
Дэрин недвижно смотрела перед собой, пытаясь привести мысли в мало-мальский порядок. С Лилит иметь дело, конечно, можно. Просто надо… Нет, правду, конечно, говорить нельзя, но нужно как-то ее переориентировать, что ли.
В конце концов, женщин и в самом деле привлекают лихие воздухоплаватели — даже мистер Ригби так говорит. В какой-то мере суть солдата состоит в том, чтобы быть образцом мужчины во всех отношениях. Это дома она — девочка.
— Хорошо, что сказал, — нашлась наконец Дэрин. — А что, черт подери, такого важного в этом свитке?
— В свитке-то? — Алек посерьезнел. — Да просто он, наряду с нашей здешней революцией, может положить конец войне.
Дилан молча воззрился на него, будто лишившись дара речи. Алеку казалось, что в безмолвной темноте он слышит стук собственного сердца. Прозвучавшие сейчас слова будто разом лишили его воли.
Но теперь, с уходом Фольгера, владеть этой тайной в одиночку было невыносимо, а Дилан доказал свою преданность уже невесть сколько раз.
— Это от его святейшества, — произнес Алек, держа футляр со свитком как свечу.
— В смысле, Папы Римского? — растерянно переспросил Дилан.
Алек кивнул.
— Это меняет условия брака моих родителей, делая меня полноправным наследником отца. Получается, я тебе говорил неправду: я не просто принц.
— Тогда ты… эрцгерцог?
— Я эрцгерцог династической линии Австрия-Эсте, кронпринц Венгрии и Богемии. Когда умрет мой двоюродный дед, мне, возможно, будет по силам остановить эту войну.
Глаза у Дилана медленно расширились.
— Потому что ты сделаешься, черт тебя дери, императором?!
Алек со вздохом подошел к своему любимому обширному креслу, богато украшенному кистями, и рухнул в него, разом лишившись сил. Он успел соскучиться по этому номеру со всем его левантийским великолепием. В те дни, когда он скрывался, Алек впервые почувствовал себя хозяином собственной судьбы, без наставников и менторов, благосклонности которых приходилось добиваться. А вот теперь, со вступлением в революционный комитет, ему приходилось спорить и отстаивать каждую мелочь.
— Все не так просто. Франц Иосиф назначил другого преемника, но вначале он избрал моего отца. — Алек посмотрел на скрещенные ключи буллы — знак папской власти, которую не осмелится оспаривать ни один верноподданный австриец. — Этот документ может поставить выбор императора под сомнение, во всяком случае, если война будет складываться не в пользу жестянщиков и народ захочет перемен. Мой отец, бывало, говаривал: «Страна с двумя королями всегда в проигрыше».
— Ну да, — сказал, подходя, Дилан. — А если еще и здесь вспыхнет восстание, то Германия окажется в полной изоляции!
Алек улыбнулся.
— А ты не такой уж и Dummkopf, как я погляжу.
Дилан примостился рядом на подлокотнике с видом растерянным и смятенным.
— Прошу прощения, ваше высочество, но это слишком для одного вечера. Вначале ты мне говоришь о ней — Дилан махнул туда, где находился номер Лилит. — А потом вдруг выкладываешь такое!
— Извини, Дилан. Мне никогда не нравилось тебе лгать, но я узнал об этом письме только в ночь знакомства с тобой и сам до сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью.
— А уж я-то как удивлен! — Дилан, встав, зашагал взад-вперед по комнате. — Целую, черт ее дери, войну может закончить простой кусок бумаги, пусть даже и папской. Сказать кому — не поверят!
Алек кивнул. Он и сам почувствовал почти то же самое, когда Фольгер показал ему письмо. Однако здесь, в Стамбуле, Алек начал постепенно осознавать истинную значимость этого свитка. «Левиафана», огромного воздушного зверя, словно специально занесло на ту горную вершину, а теперь — сюда. И именно ему, Александру фон Гогенбергу, предстояло закончить войну, начало которой положила смерть его родителей.
— Фольгер говорит, сам Папа поручится за меня, если только я буду держать это письмо в тайне до тех пор, пока не уйдет из жизни мой двоюродный дед. А императору на той неделе стукнуло восемьдесят четыре. Он со дня на день преставиться может.
— Святые силы. Неудивительно, что германцы из кожи вон лезут, чтобы тебя изловить!
— Что правда, то правда. Дело принимает нешуточный оборот. — Алек опять посмотрел на футляр. — Вот для того мы сюда и пришли. И поэтому я согласен пустить отцовское золото на подготовку революции. То, что мы здесь делаем, способно изменить все.
Дилан перестал расхаживать по комнате и стоял, сжав кулаки, словно борясь с каким-то чувством.
— Спасибо, что ты доверяешь мне, Алек, — сказал он, глядя в пол. — А вот я доверял тебе не всегда. В смысле, не во всем.
Алек, поднявшись с кресла, подошел и положил другу руки на плечи.
— Ты знаешь, что можешь мне доверять, Дилан.
— Да, знаю. И поэтому хотел бы тебе кое-что открыть. Только поклянись, что никому не расскажешь — ни Лилит, ни комитету, ни одной живой душе.
— Я никогда не выдам твоих секретов, Дилан.
Его товарищ медленно кивнул.
— Только он будет, пожалуй, покруче остальных.
Он снова нерешительно смолк. Пауза затягивалась.
— Это, должно быть, как-то связано с твоим заданием здесь? Я прав?
Дилан с облегчением, но в то же время как-то разочарованно вздохнул.
— Ну да. Наверное. Наш отряд был послан на диверсию: уничтожить в проливе сети от морских чудовищ. Это изначально входило в план доктора Барлоу.
— Но твоих людей схватили.
Дилан покачал головой.
— Людей схватили, но с задачей мы справились. Прямо сейчас сети поедаются крохотными живыми организмами, причем это происходит столь незаметно, что османы спохватятся лишь тогда, когда будет уже поздно.
— Выходит, вы, британцы, не ждете, пока султан вступит в войну. Вы сами нанесете первый удар.
— Ну да, через три недели. Доктор Барлоу говорит, сети к той поре превратятся в лохмотья. В ночь следующего новолуния «Левиафан» вернется и проведет в пролив некоего нового монстра. Его можно назвать спутником «Османа», того корабля, что лорд Черчилль похитил у султана. Называется это создание бегемотом, и он просто невиданного размера, так что дни германских броненосцев сочтены.
