«Замороженный солдат», – подсказало воображение.
Турман провел их между рядами капсул и колонн, остановился возле одной и почти с любовью опустил на нее руки. Его дыхание превращалось в облачка пара, из-за чего его седые волосы и борода казались покрытыми инеем.
– Шарлотта, – выдохнул Дональд, глядя на сестру.
Она не изменилась и совершенно не постарела.
Даже голубоватый оттенок ее кожи казался нормальным и ожидаемым. Дональд уже привыкал видеть людей такими.
Он протер окошко в изморози на крышке и изумился тому, насколько худыми выглядят его руки и насколько хрупкими кажутся суставы. За прошедшее столетие они атрофировались. Он стал старше, а сестра осталась прежней.
– Однажды я ее уже запер, – сказал он, глядя на нее. – Запер в своей памяти именно такой, какой она была, когда отправилась на войну. И наши родители поступили так же. Для нас она осталась просто маленькой Шарлой.
Подняв голову, он посмотрел на двоих мужчин, стоящих напротив. Снид начал было что-то говорить, но Турман опустил ладонь на руку врача. Дональд снова уставился на сестру:
– Конечно, она повзрослела. Ведь она там убивала людей. Мы говорили об этом годы спустя, когда я стал конгрессменом и она решила, что я уже достаточно взрослый. – Он рассмеялся и покачал головой. – Представляете, младшая сестренка ждала, пока я повзрослею.
На замерзшую стеклянную крышку упала слеза. Соленая капля чуть растопила лед и оставила четкий след. Дональд вытер ее и испугался, что может потревожить сестру.
– Ее будили посреди ночи, – сказал он. – Всякий раз, когда цель считалась… как она это называла?.. подлежащей уничтожению. Тогда ее и будили. Она рассказывала, как странно было переключаться от сна на убийство. Как ничто, казалось ей, не имело смысла. Как она снова ложилась спать, а в голове у нее вертелась картинка – последние кадры, переданные летящей ракетой, которую она направляла в цель…
Он глубоко вздохнул и посмотрел на Турмана:
– Знаете, я думал: хорошо, что ее не могут ранить. Она ведь сидела в полной безопасности где-то в трейлере, а не в пилотской кабине. Но сестра на это жаловалась. Она сказала своему врачу, что несправедливо сидеть в безопасном месте и делать то, что она делает. У тех, кто на фронте, есть для этого хотя бы оправдание – страх. Чувство самосохранения. Причина убивать. А Шарлотта убивала людей, а потом шла в столовую и съедала кусок пирога. Вот что она сказала врачу. Она ела что-то сладкое, но не ощущала вкуса.
– Что это был за врач? – спросил Снид.
– Мой врач, – ответил Дональд. Он вытер щеку, но ему не было стыдно за слезы. Оказавшись рядом с сестрой, он стал более смелым и менее одиноким. Смог взглянуть в лицо и прошлому, и будущему. – Элен волновалась из-за моего переизбрания. Шарлотте уже был прописан транквилизатор, после первой командировки ей поставили диагноз «психотравматический синдром», вот мы и продолжали выписывать рецепты на ее имя и даже по ее медицинской страховке.
Снид остановил его взмахом руки, решив уточнить:
– Что ей прописали?
– Пропра, – ответил Турман. – Она принимала пропра, правильно? А тебя тревожило, что журналисты могут разнюхать, что ты занимаешься самолечением.
Дональд кивнул:
– Да, Элен тревожилась. Думала, могло всплыть, что я принимаю препарат, чтобы избавиться от своих… необычных мыслей. Таблетки помогали мне забыть о них, держаться на уровне. Я мог учить Правила и видеть в них только слова, а не их результаты. Мне не было страшно.
Он посмотрел на сестру, начиная понимать, почему она отказалась принимать эти таблетки. Она хотела бояться. Каким-то образом страх был ей необходим, он помогал ей оставаться человеком.
– Помню, ты мне говорил, что она их принимает, – заметил Турман. – Мы были в книжном магазине…
– Вы помните дозировку? – спросил Снид. – И как долго вы их пили?
– Я начал после того, как мне дали читать Правила. – Он взглянул на Турмана в поисках любого намека на эмоции, но ничего не увидел. – Кажется, за два или три года до съезда. И я принимал их почти каждый день до самого конца. У меня они были бы и на ориентации, если бы я не потерял их на холме в тот день. Кажется, я тогда упал. Помню, что я падал…
Снид повернулся к Турману:
– Сейчас нельзя сказать, какие могут быть последствия. Виктор очень тщательно проверял, не принимает ли кто из управленческого персонала психотропные препараты. Он проверил поголовно всех…
– Но не меня, – отметил Дональд.
– Проверяли всех, – возразил Снид.
– Но не его. – Турман уставился на крышку капсулы. – В последний момент произошла замена. Перестановка. Я утвердил его. И если он приобретал таблетки на ее имя, то и в его медицинской истории такое нигде не отмечено.
– Надо все рассказать Эрскину, – решил Снид. – Я могу с ним поработать. Возможно, мы составим новый препарат. Такое может объяснить некоторые случаи невосприимчивости в других укрытиях.
Снид отвернулся от капсулы – ему не терпелось возвратиться в свой офис. Турман взглянул на Дональда:
– Хочешь побыть здесь еще?
Дональд посмотрел на сестру. Ему хотелось разбудить ее, поговорить с ней. Хорошо бы прийти сюда в другое время – просто навестить.
– Предпочел бы сюда вернуться.
– Посмотрим.
Турман обошел капсулу и опустил руку на плечо Дональда, потом легко и сочувственно сжал его. Он направил Дональда к двери, и Дональд не обернулся, чтобы увидеть новое имя сестры на экране. Имя не имело значения. Он знал, что она здесь, а для него она всегда будет Шарлоттой. Она никогда не изменится.
– Ты хорошо поступил, – сказал Турман. – Очень хорошо. – Они вышли в коридор, и он запер массивную дверь. – Возможно, ты наткнулся на причину, из-за которой Виктор был настолько одержим твоим отчетом.
– Неужели? – Дональд не видел связи.
– Думаю, его совершенно не интересовало, что ты там написал. Я считаю, что его интересовал ты.
Вместо того чтобы спустить Дональда на пятьдесят четвертый, они поднялись в лифте в кафетерий. Время обеда уже почти наступило, и он мог помочь Турману с подносами. Пока на панели загорались и гасли номера этажей, отмечая продвижение по шахте лифта, Дональд размышлял над намеком Турмана насчет Виктора. Что, если Виктора интересовала лишь его устойчивость к препарату? И в его отчете вообще не было ничего, достойного внимания?
Они миновали сороковой этаж, кнопка с этим номером осветилась и погасла, и Дональд подумал о Восемнадцатом укрытии.
– И что это означает для Восемнадцатого? – спросил он, глядя на следующий подсвеченный номер.
Турман смотрел на дверь из нержавеющей стали. На ней виднелся отпечаток запачканной смазкой ладони:
