Ковалёву.
Который год уже Алексей прикован был к постели неожиданным недугом – не ходили ноги. Двухметровый гигант за время постоянного лечения усох до форм внука Семакова, ученика седьмого класса. Но бодрости духа не потерял. Ночами он не спал и на звонок отозвался сразу:
– Это ты, Вася?
– Я, дорогой.
– А я лежу, думаю, вот сейчас ты позвонишь. Знаешь, стал как дед Тарас наш. Чуток и прозорлив, честное слово. Почти до минуты рассчитал твой звонок…
«Для всех нас, выживших в том бою, – подумал Семаков, – дед Тарас стал стержнем, и Лёшке, и другим, тем, кто ещё жив и кто навсегда ушёл из жизни».
– Что молчишь? – напомнил о себе Ковалёв.
– Не молчу. Думаю вот.
– О чём думаешь-то?
– О нас, Алёша. О нас…
– И ты стареешь, Вася, вот и думаешь о нас. А я о том давно отдумал. И надумал… Мы хорошо, плохо ли, жизнь свою прожили. И кое-какой след за собой видим. Да и фамилии свои во внуках оставили… Теперь я думаю о тех… О Веньке Кольском, о Фёдоре Савельеве, о Степане… э-э…
– Да Степченко он был. Степан Степченко.
– Ну, да… Может быть, и думаю о них, что память стал терять… А ведь под конец-то в своей дивизии всех офицеров до комвзводов по имени-отечеству знал…
– Ты и сейчас…
– Не надо, Вася… Но чаще всего о деде Тарасе вспоминаю. Сравнялся с ним возрастом и вспоминаю. Первую свою встречу с ним… Как потом хоронили его с тобой…
У Семакова будто что-то сверкнуло в голове, и он ощутил себя оглушённым боем до той точки душевного состояния, когда мысли и действия составляют наивысшую согласованность, всё остальное – помимо них. Острота зрения, сила мышц и резвость ног удвоили, утроились, удесятерились. Ток энергии рождался где-то под грудью и выплёскивался в нужных движениях.
У него всё чаще в последнее время появлялись видения того первого дня неравного боя, когда они одним пехотным батальоном не пропустили, как потом сказал полковник, а солдатское радио разнесло, целую дивизию фашистов с танками и пушками. Конечно, везение, конечно удача, но и – подвиг!
Апогеем боя, как показалось тогда Василию, стала смерть деда Тараса. С этого мгновения всё пошло на убыль: взрывы снарядов, цепи противника, свист пуль…
– Ну, чего опять молчишь?.. Думаешь?.. – отвлёк от яркой картины давнего прошлого голос Ковалёва.
– Думаю, Алёша.
– Э-э! Да ты умирать собрался, что ли?
– Это почему же… ты так?
– Сам не знаю. Может быть, к слову пришлось. И почудилось… Голос у тебя какой-то не такой. Случилось что?
– Точно, провидец ты, – Семаков помолчал, решая, посвящать друга в тайну брелока или пока нет? Тот брелок Алексей видел у деда Тараса. Да и слова деда, обращённые к молодому Семакову слышал, даже как-то, давно, правда, вспоминал их в разговоре. Они тогда деда с этим брелоком и похоронили. – Видишь ли, Алёша, – наконец, медленно произнёс он, – мне сегодня Серёжка, внучок мой, к празднику Победы брелок деда Тараса подарил.
– Как так? – не понял Ковалёв.
– А вот так! В магазине купил и подарил мне для ключей к машине.
– А-а ты уверен, – голос друга на противоположном конце провода дрогнул, – что это именно дедов?
– Именно он! Я его уже хорошо рассмотрел.
– Хм… Интересно! – Алексей явно был озадачен. – Ты же помнишь, он тебе говорил, что, мол, ты поймёшь что-то. Поймёшь, когда к тебе попадёт эта… ну, да, вещица. Так?
– Так-то оно так, но я тогда ничего не понял и теперь не понимаю. А то, что предполагаю… несерьёзно как-то.
– Что?.. Не тяни!
– Да то, что дед Тарас – это я… Сам понимаешь… Как же я из сегодня в сорок третий попал? Вот и выходит – несерьёзно…
Они надолго замолчали. В телефонных трубках потрескивало, слабо зуммерило, шелестели чьи-то голоса. Друзья слышали дыхание друг друга.
Семаков, наконец, высказал свои странные мысли вслух не только для Алексея, но и, в основном, для себя. Высказал и укрепился в своей догадке, хотя всё остальное оставалось для него выше его понимания, житейского опыта и всего того, что он видел и слышал в своей неспокойной жизни.
А Ковалёв почему-то сразу поверил в предположение Семакова, впрочем, о механизме явления не задумался, а позавидовал ему. Хорошо позавидовал, так как вспомнил…
Его вызвал командир батальона. Он шёл по сожжённой деревне. Искристый снег скрипел под молодыми, послушными ему тогда, ногами. Они не лежали в ту пору колодами, как сейчас, а казалось, бегали сами… Он подходил к штабу, а навстречу ему из дверей показался бодрый ещё старик и, посмотрев на него каким-то странно удивлённым взором, сказал:
– Так ты вот какой ещё… Алексей Ковалёв.
– Ты, дедушка, откуда меня знаешь?
– Знаю, знаю… сынок. Всё знаю.
– Колдун что ли? – засмеялся Алексей.
– Не колдун, но знаю. И всех дружков твоих…
– Лейтенант Ковалёв! – крикнули из дома, и он, продолжая улыбаться, расстался с дедом, а когда на пороге обернулся, увидел, как чудной дед пристально смотрит ему вслед…
Кто мог знать, что это будущий Вася Семаков?.. Его друг последних сорока с лишним лет… Да и похож был дед на него теперешнего.. Это что же значит? Это же он сам себя и спас, получается. И знал, на что шёл. Да, дела…
– Но почему тогда – Тарас? – спросил он.
– Я уже думал об этом. Так моего родного деда звали. Тарас. Тарас Иванович, а отец мой был Иван Тарасович.
– Но постой, постой, Вася! Дед-то был с бородой. Ещё, помнишь, Николаев предлагал ему её сбрить, чтобы, как он смеялся, «немцев не пугать». Помнишь?
– Ну, так что?
– А ты-то…
– Эх, Алёша! То-то и оно. Борода у меня выросла. В том-то и штука, что я её вот уже как месяца три ращу. С того дня, как у тебя последний раз побывал…. Да… Это же не три, а уж пять месяцев прошло. Вот и борода.
– Хм… Надо же. С чего это ты вздумал её растить?
– Поверишь ли, сам не знаю. Как будто кто подсказал… – Василий даже крякнул от собственных слов. Ведь так оно и было. Как наваждение какое: отрастить бороду и усы – и всё тут. – У меня даже догадок никаких тогда не возникало. А теперь вижу, как я сильно на деда Тараса похож. Да что похож? Вылитый дед Тарас! Даже белый клок в бороде…
Василий закашлялся.
– Необычно всё это, – отдышавшись, услышал он раздумчивый голос Алексея. – Ты и дед Тарас… Наш…
– А я что говорю? Дедом Тарасом был я… Буду ещё… Но, знаешь, как подумаю, сердце щемит. Неужели и вправду это был я? И неужели доведётся мне увидеть нас молодыми… Мы-то с тобой потом только сдружились… Когда его похоронили. А он, помнишь, много о нашей дружбе говорил…
Неожиданно Семакову опять увиделась яркая картина прошлого.
В его полуразрушенный окоп приполз дед Тарас с трофейным автоматом и
