— Я не моту на прощание ни благословить тебя, ни проклясть… К сожалению, тот, кто проклят сам, лишен возможности влиять на чужие судьбы…
Рагна вскочила в седло, изо всей силы огрела лошадь Окша, сунувшуюся было к ней, и, ни разу не обернувшись, ускакала прочь. Окша, смотревшего ей вслед, весьма удивило, что такая опытная всадница позволила своему скакуну дважды дать сбой на дистанции всего-то в полсотни шагов.
Что ожидала Рагна — удара клинком в спину? Слов благодарности? Или призыва вернуться? Что так обидело ее? Неизвестно… Да и возможно ли разобраться в душе максара, где самые грязные помыслы и темные страсти соседствуют с поистине демонической гордыней и сокровенной мудростью древней расы?
Когда топот лошади затих вдали, Хавр, почему-то понизив голос, осведомился:
— Если я правильно понял, ее мамаша покинула этот несовершенный мир?
— Ты правильно понял, любезный, — холодно ответил Окш.
— Пришлось, наверное, повозиться? — Хавр нагло ухмыльнулся.
— Первая песенка всегда с хрипотцой поется…
…Уже который день подряд над озером, не переставая, выл ветер, выдувая из комнат последние остатки тепла и заставляя угли в графитовом плавильнике рас— каляться до малинового свечения.
Окш и сам не знал, какая блажь принудила его устроить мастерскую на прежнем месте — в обгоревшей и заброшенной башне старого маяка. Пленные королевские стрелки (а в этих краях по-прежнему сохранялась номинальная власть Вольного Братства) наспех подлатали и оштукатурили стены, восстановили лестницу, надстроили двускатную драночную крышу и проложили к берегу мост, который в случае нужды легко можно было разобрать или сжечь.
Едва восстановительные работы завершились, как пленные мастера куда-то исчезли. Их судьба, как и многое другое, творившееся вокруг, Окша совершенно не интересовала.
Он с головой погрузился в изучение текстов, составленных для него достославным Аздом, предусмотревшим, казалось, все на свете, кроме своей преждевременной гибели.
Три дюжины мудрецов, доставленных в башню со всех концов страны, помогали Окшу. Одни были сведущи в счислении, другие — в металлургии, третьи — в механике, четвертые — в разложении и составлении веществ, пятые — в том, что считалось даже не наукой, а мистикой и чернокнижием.
Каждый из них занимал отдельную келью, сношений с коллегами не имел (и даже не знал о их существовании), вникал только в то, что непосредственно касалось области его знаний, и за все это получал по пять золотых в день — сумму по нынешним временам баснословную.
Все были довольны своей судьбой, не хандрили, не роптали, и лишь однажды древний старец, великий знаток бесконечно малых величин, пал перед Окшем на колени и стал молить о пощаде.
— Здоров ли ты, любезный? — удивился Окш. — Таких странных слов я от тебя не ожидал. Уж лучше попроси прибавки к жалованью.
— Людям, приобщившимся к тайнам подобного рода, не позволено долго жить на этом свете. День, когда я завершу свой труд, станет для меня последним. Это место не светоч разума, как я думал прежде, а средоточие скорби.
— Успокойся, — сказал Окш, брезгливо отстраняя от себя иссохшие руки старца. — Ни единый волос не упадет с твоей седой головы. То, что ты узнал здесь, действительно не должно выйти за стены этой башни. Но я не собираюсь никого убивать. Стереть человеческую память так же легко, как и следы грифеля на аспидной доске.
Потом Окш неоднократно размышлял над этим случаем. Его удивляло, почему немощные старики, которым давно пора распрощаться с земной юдолью, так цепляются за жизнь. В бытность военачальником ему не раз приходилось посылать на смерть молодых и здоровых парней, едва только вкусивших радости плотских утех, и никто из них, за редким исключением, не выказывал при этом трусости. Можно представить, как причитали бы в той же ситуации их деды. В чем же здесь дело? Может, старики знают то, чего не знает молодежь? Или жизнь, даже лишенная всех своих соблазнов, есть наслаждение сама по себе?
«Нет, — подумал он, — я не хочу быть стариком. Я никогда не буду стариком. Куда достойнее умереть во цвете лет, с клинком или кубком вина в руке, а еще лучше — в постели любовницы».
На то, чтобы полностью прочесть выгравированный на серебряных пластинах текст, ушло столько времени, сколько требуется суслу, чтобы превратиться в добрую брагу. Однако, закончив это весьма кропотливое занятие, Окш был вынужден признаться самому себе, что совершенно ничего не понял.
Точно такой же результат ожидал его и во второй, и в третий раз. Лишь после четвертого прочтения, выучив некоторые абзацы наизусть, он ухватился наконец за кончик тоненькой ниточки, если и не прояснявшей скрытую в тексте тайну, то дававшей на это надежду.
Когда стали поступать комментарии мудрецов — пространные, нарочито усложненные, написанные на малопонятном для непосвященных языке, — дело не только не прояснилось, а, наоборот, еще больше запуталось.
Тогда Окш взял себе за правило каждый день поочередно обходить всех своих высокообразованных помощников и извлекать нужные для себя сведения прямо из их сознания, без посредничества пера и бумаги.
Скоро он знал почти столько же, сколько каждый из них. От избытка сведений, нужных и ненужных, лопалась голова. Окш окончательно потерял сон. Начались галлюцинации. Зато мало-помалу стали выявляться принципы, положенные в основу конструкции оружия, которое должно было положить конец всевластию максаров.
В предельно упрощенном виде это выглядело примерно так. Мир, где поколение за поколением рождались, жили и умирали жестянщики, а также все соседние народы, на самом деле был устроен совершенно иначе, чем это считалось. Привычная реальность была лишь составной частью, отдельным компонентом другой, истинной реальности, бесконечной в пространстве, но имевшей четко очерченные рамки во времени. Наряду с миром, где находились Чернодолье и Страна жестянщиков, существовало бесконечное количество других миров, в большинстве своем обладавших совершенно иными природными свойствами.
Весь парадокс состоял в том, что эти миры, заключенные, грубо говоря, внутри друг друга, никоим образом между собой не сообщались. Стены, разделявшие их, не имели никакой толщины, однако во Вселенной не существовало другой столь же непреодолимой преграды, по крайней мере в теории.
Оружие, подробнейшее описание которого содержалось на серебряных пластинах, как раз и было предназначено для того, чтобы дырявить эти межпространственные стены. Само собой, все попавшее в поле действия такой «дыры» — будь то закованный в броню воин, крепостная стена или пчела, усевшаяся на медоносный цветок, — мгновенно перемещалось в другой мир, который с одинаковой долей вероятности мог оказаться и ледяной пустыней, и буйством сверхгорячей плазмы, и райским уголком, достойным только праведников.
