— Они ушли?
Даже ирландцу стало интересно, как в такой ситуации поступит маленький трусливый ефиоп. Поэтому он не выругался, когда Джон Гоут наклонился над обрывом, предупреждающе не кашлянул. Он все равно не верил в будущее Джона Гоута. Не желал ему ничего плохого, но зачем мучиться? Пусть умрет сразу. На борту барка — да, жизнь одноногого имела некоторый смысл, даже в абордажном бою. Но кто слышал про человека, который прошел джунгли на одной ноге?
Один толчок, и все проблемы одноногого будут решены.
Так подумал и Аххарги-ю, устраиваясь удобнее в испуганном ограниченном сознании маленького ефиопа.
Но они недооценили богатый опыт Джона Гоута.
Прежде чем наклониться над обрывом, помощник канонира невыразимо ловким движением ухватил маленького ефиопа за шею и вжал черное изумленное лицо во влажную грязь.
Ефиоп никак не мог вырваться. Жидкая грязь лезла в глаза, в рот, в нос. Он захлебывался и пускал пузыри. Он вырывался, но боялся застонать, вскрикнуть. И все время, пока одноногий неторопливо разглядывал с обрыва затонувшие тела своих недавних спутников, ничто, кроме этого животного фырканья, мелкой возни и всхлипывания, не нарушало установившейся в джунглях тишины.
Удовлетворившись увиденным, Джон Гоут живой ногой отшвырнул ефиопа в грязь и удобно уперся в голую черную грудь ногой деревянной. Кстати, она была подкована железом.
— Они упали туда сами, Нил?
— Да нет, — благоразумно ответил ирландец.
— Помогли друг другу?
— Ну да.
— А ефиоп?
— Ты не ошибешься, если поддашь ему.
Подняв с камня нож боцмана с медной, удобно обтянутой полосками кожи рукоятью, одноногий точным движением срубил ефиопу маленькое скрученное трубкой ухо, оставив небольшой, сразу окровавившийся обрубок.
— Зачем тебе два уха? — утешил он ефиопа. — Если понадобится, я буду приказывать громко.
И кивнул:
— Набери в горсть пепла и затри рану.
Сознание ефиопа тоже смутилось. Но это хорошо, что я вошел в его сознание, решил Аххарги-ю. Одноногому придется помогать, делать это лучше извне. До мертвого города одноногий теперь доберется, я ему помогу. Это хорошо, что карта боцмана так удивительно совпадает с нынешним нахождением сущности — тен. Конечно, ефиопа придется кормить, охранять, даже, может быть, подталкивать к нужным тропам, но ефиоп молод, у него есть силы. Он не сильно смел, но способен на некоторые решения.
О Ниле Аххарги-ю не думал.
Ирландец не представлял для него никакого интереса.
Не думал он и о капитане Морте. Он один тут знал, что капитан Морт не мог организовать погоню. В самом начале нападения негодяев на «Делисию» капитан Морт отправил одного своего человека в крюйт-камеру. Не очень умный, но верный негр с многочисленными шрамами на голове от сабельных ударов. Все сражение негр провел в крюйт-камере с дымящимся трутом, бережно укрытом в металлической кружке. Он не хуже капитана знал, как ужасно приватиры обращаются с пленниками. Он был готоб выполнить страшный наказ капитана Морта, если бы приватиры захватили «Делисию», но, к счастью, сражение закончилось победой королевского экипажа. Однако когда усталый капитан Морт наклонился над люком и приказал негру погасить трут, верный негр в сильнейшей радости от такой чудесной вести тут же решил сплясать джигу и уронил тлеющий трут на пол крюйт-камеры.
Взрыв шлюпа видели изумленные индейцы.
Темная ночь опустилась на реку. Завопили в лесу недорезанные леопардом обезьяны. С кривой гринхарты, оглядываясь, стеснительно спустился на землю ленивец, передними лапами обхватил теплый ствол и напорол такую кучу, какая разумным существам присниться не может. Потерпите-ка неделю, переползая с ветви на ветвь, заботясь об опрятности своей территории. Говорят, ленивцы так глупы, что цепляются за сук даже тогда, когда этот сук срублен, зато ни один листок заселенных ленивцами деревьев не испачкан нечистотами.
Аххарги-ю чувствовал: дело налаживается наконец.
А значит, он выручит контрабандера из неволи.
4.
Под утро одноногий увидел сон.
Страшный ледяной берег, с обрывов сеет снежная крупа.
Небо низкое, белесое. Никаких растений, ручей промерз до дна, птиц нет. Никакой радости в мертвых изгибах камня, в ледяных наростах. Зачем такой страшный край, если жить нельзя в нем?
Невыразимым образом обожгло сердце. Проснулся.
Светлый нежный туман легонько стлался над темной рекой, цеплял заросшие густо берега. Но не входил в наклоненные к воде заросли, не сливался с ними, а так и плыл по течению, следуя всем, даже ничтожным изгибам.
Маленький ефиоп тоже открыл глаза.
Хотел сразу закричать и не смог: будто некое лицо, даже похожее на человеческое, уставилось на него из тумана со всей полнотой власти и грозным величием. Понимал, что никакого нет лица, слабым ветерком это водит нежные струи тумана, взлохмачивает, меняет очертания, но от простых мыслей еще явственнее ощущал чужой взгляд и не закричал только потому, что в какой-то момент стало казаться: это он сам так грозно и величественно смотрит из тумана.
Маленький, с блестящей кожей, вспотев, увидел завозившегося в гамаке одноногого.
Подумал: вот возьми нож и заколи, чтобы не мешал. Но что-то подсказало маленькому ефиопу, что делать этого не следует. Может, ухо отрезанное подсказало.
А тут плеск воды. Свет утренний.
Вот только что одноногий спал, а теперь держит ефиопа за голое скользкое плечо, бросает отрывисто: «Живем грешно… Как звери…». Будто правда жалеет о чем-то таком, «…за лесом, — говорит, — горы…» Водянистыми глазами ведет на проснувшегося ирландца: «В горах нет духоты…».
Ирландец кивнул.
Аххарги-ю никому ничего не подсказывал, только следил за словами, как они складываются в определенном порядке. Видимо, контрабандер нКва прав. Для межзвездного сообщества существа Земли могут представлять только чисто эстетический интерес. Неразумные, они по воле инстинкта бросаются даже на собственную тень, распаленный инстинкт ведет их к гибели. Неистовая триба Козловых, несомненно, находится с ними в родстве.
Последний раз Аххарги-ю видел нКва на Плутоне.
Время от времени в Граничных шлюзах устраивают облавы. Там, на Плутоне, нКва и задержали с большим грузом. Известность контрабандера вовсе не делала его неприкосновенным. Тем более, что триба Козловых, помещенная в изолятор вместе с сохатыми и казенной кобыленкой, неистово шумела, требовала свободы и различных гражданских прав. Все до одного Козловы — от мала до велика — кидались на каждое смутное движение, любую тень за невидимым F-стеклом принимали за начальство. «Смотрите, — жаловались, — нас до чего довели!» И гадили прямо во дворе, на глазах межзвездных инспекторов, чтобы начальники видели их якобы вынужденную неопрятность. А самые наглые повторяли: «Мы тут при чем? Ивана дерите!».
