В финале человек упал на туши «пингвинов» в одиноком луче синего прожектора, раскинув руки с мечами. Потом лед просцениума подсветился шахматными клетками, и по аппарелям, обтекающим террасы сцены, на нее бесшумно скользнули большие ледяные кристаллы. Оба раскрылись, и тут Оскар проснулся окончательно — в одном из них стояла, закрыв глаза, Сибил Таклтон. В другом кристалле находился молодой человек хрупкого телосложения. С первыми тягучими нотами их глаза медленно раскрылись, и они, словно сомнамбулы, сошли со своих ледяных пьедесталов. Из ложи ближнего яруса Оскар хорошо видел, что глаза у Сибил мутны и невыразительны, как после долгого сна. В музыку вплелся гулкий шепот, эхо повторяло каждую фразу, словно в огромной пещере. Глаза Сибил и ее партнера прояснились, артисты повернули головы сначала в одну сторону, потом в противоположную, наконец встретились взглядами и двинулись друг другу навстречу. Их рукам не хватило пары дюймов, чтобы соединиться. Музыка набирала темп, ожили лучи прожекторов, шепот перешел в пение, но танцоры все не могли встретиться. Их движения стали быстрыми, потом стремительными, траектории невообразимо усложнились, но встретиться на маленьком пространстве шахматной доски им, видимо, было не суждено. Все чаще они застывали поодаль друг от друга.
Оскар обернулся и увидел глаза Биди, в которых горел живой интерес.
— Живая она лучше, чем в ледяном кристалле, — тихо сказал Оскар ему на ухо, и Биди вздрогнул, словно Пербрайт прочел его потаенные мысли.
Музыка тем временем засыпала, тела артистов все чаще сводили резкие судороги, и теперь только два желтых луча сопровождали их перемещения по площадке. Бледнели шахматные квадраты у них под ногами. Наконец Сибил застыла на краю просцениума, упала на бок, опрокинулась навзничь и соскользнула в неглубокую чашу бассейна, на мгновение озарившуюся ослепительной голубой вспышкой. Потом, упав ничком, соскользнул следом и ее партнер. Снова вспышка, мгновенная тьма, потом бассейн осветился голубым светом, словно эти двое наконец встретились в ледяном кристалле. В прозрачную чашу со всех сторон полетели цветы, покрыв воду сплошным пестрым ковром.
Оскар поднялся и шепнул Биди, что должен встретиться с актрисой.
Тот подмигнул ему и вытащил из наполненной ледяной водой выемки посреди ложи «гербовые» ирисы — красные с белыми середками.
— Не стоит. У меня невеселый повод, — сказал Оскар и показал ему черный пакет с завещанием Совы Таклтона.
…Когда они отъезжали, Аттвуда снова поразил игольчатый разноцветный кристалл Ледового театра.
— Кто его строил?
— Бортовой компьютер «Ириса», — ответил Биди. — Если хотите, могу познакомить.
— Холодно тут у вас, — поежился Аттвуд.
Оскар расхохотался, будто ему рассказали свежий анекдот.
— Зато не протухнем, — сказал он, отсмеявшись. — Впрочем, могу подтопить. Это вам обойдется… — Он посмотрел вокруг. — Тысяч в пятнадцать.
— Потерплю, — ответил Аттвуд, и теперь рассмеялись уже все.
— Значит, платить в конечном счете придется мне, — заключил Биди.
Землянин старательно отворачивался от приготовленного для огранки блока, в котором сквозь мутную еще поверхность просматривался застывший абориген. Пристального его внимания удостоился ажурный ледяной стеллаж, где стояли призы, полученные Оскаром по молодости лет за победы в буерных регатах.
Оскар как заведенный ходил вокруг блока, иногда вымеривая его пальцами, мычал что-то себе под нос.
Биди отвел Аттвуда в дальний угол мастерской, включил там свет.
— Вот он, полостник, точнее, судя по контурам, полостница. У вашего Шекспира — «пузыри земли», а у нас — ледяные пузыри.
— И точно так же никто не знает, откуда они берутся.
— Хоть не пророчествуют, и на том спасибо.
— Мне интересно не столько их происхождение, сколько ваше отношение к ним.
— Отношение простое: тщательно маскируемый страх. Помню, когда Оскар привез первого, я спросил у него, как он это делает; никак не мог поверить, что такое возможно. Лет через двести о них сложится целая мифология, а пока мы смотрим на них и боимся даже предполагать, что они такое.
— Лет через двести у вас сложится новый миф о ковчеге. Кстати, могу подарить свежую гипотезу…
— Потом. Не при ней, — ответил Биди и выключил подсветку.
Оскар по-прежнему расхаживал вокруг ледяного блока, только теперь в другую сторону. Время от времени он опускал палец в баночку с оранжевой краской и ставил на блоке метки, понятные лишь ему одному.
— Линзу будешь делать? — приглядевшись, спросил Биди.
— Нет. Этому, — он постучал по блоку, — никакая линза не поможет.
Биди недоуменно поднял брови.
— Это ребенок, совсем маленький, — сказал Оскар. — Я часто вспоминаю, как просто было работать для твоего отца: не надо было ни гранить, ни высветлять. Старый барон был ученым, — пояснил он землянину, — и искал в них не эстетику, а научную ценность…
— Я давно собирался поговорить с тобой о его коллекции, — подхватил Биди. — Если бы ты взялся огранить кое-что из нее как следует, я бы заплатил как за новые находки. И рана бы твоя тем временем зажила.
Оскар надел экзоскелетон, насколько раз присел в нем, немилосердно скрипя сочленениями, и подошел к блоку.
— Заманчиво, — ответил он наконец. — Но тогда мне придется все время торчать в мастерской, некогда будет выбираться во льды, а у меня заявки истекают.
— «Во льды»! Куда тебе с разорванным боком!
— Первый раз, что ли? Возьму побольше «липучки» и не помру. Надо только найти помощника.
— А Шамир?
— У этого идиота начался брачный период, во льды его теперь не вытащишь. Так что от предложения твоего я не отказываюсь, но давай пока отложим.
— А что у тебя на заявленных участках? — поинтересовался Биди.
Оскар раздвинул стену, открыв огромный металлический диск, выдвинул из него четыре толстые штанги, подошел к блоку, ловко поднял его, укрепил в фиксаторах, крутанул и только тогда ответил:
— Судя по сканированию — несколько аборигенов, собравшихся в кружок. Пикник у них был, наверное.
Он включил двигатель своего огромного станка, и блок бесшумно завертелся. Оскар снял экзоскелетон, отослал его в бокс и достал инструменты из шкафа-нагревателя. Вскоре под его руками передняя сторона блока высветлилась, сделалась стеклянно-прозрачной.
Внутри был мальчик в одежде с неразборчивым узором. В руках он держал какой-то металлический предмет, видимо, игрушку. Биди подошел, вгляделся в детское лицо и разочарованно вздохнул.
