предстоящего свидания Радич – он вдосталь наговориться с чудаковатым доном, который никогда не был Севильяком, и тем более, доном. А соединил, по своему невежеству, в нелепом сочетании титул испанских грандов и французское имя. Насмотрелся, наверное, в детстве пошлых фильмов, чтобы выделиться из толпы таких же, как и он, мальчишек, бедствующих в трущобах то ли Стамбула, вольготно раскинувшегося на кончиках двух непохожих континентов и вобравшего в себя эту непохожесть, то ли Афин…
Впрочем, кто он такой и откуда появился в этом мире, никто определённо не знал. Да и надо ли знать?
Потом он, Радич, сделав широкий жест расположения и благородства, отпустит из мешка Сола этого забавного полутурка-полугрека… Или араба? А, отпустив, тем самым заставит навести его на след Симона и нового ренка.
О новом ренке Радич думал с раздражением, с каждым днём всё большим. Как будто появление того отняло у него нечто важное и заключало в себе ещё не осознанный Радичем до конца вызов. Вызов всему тому, что он делал, чем и как жил. Да и в облике новичка сквозила странная независимость. Затаились непредсказуемые поступки, такие как у Арно.
Подумав об Арно, Радич невольно покосился на него снизу вверх. Красив… И тот, новый ренк. такой же. Как они похожи. И рост, и внеш-ний облик… Возможно, не случайно.
Вдруг неслучайно?!
Радич даже приостановился, поражённый этой мыслью. Испугался её.
– Чего стоим? – спросил кто-то сзади.
– А… Да, – отозвался Радич и снова стал спускаться вниз, но без недавнего удовольствия от предстоящего показного акта освобождения дона Севильяка.
Наконец ступени кончились.
Глубоко под землю ушёл мешок Сола со дня своего создания.
В тесном сводчатом помещении от недостатка кислорода тускло коптил факел. Он едва освещал тяжёлую металлическую дверь, устро-енную в противоположной от спуска лестницы стене, и полдюжины вооружённых людей, охранявших круглосуточно эту дверь по приказу эмира. Охрана была выставлена, несмотря на то, что дверь была хорошо пригнана к каменным блокам и закрыта на мощные запоры.
– Гнасис, убери их! – распорядился Радич, имея в виду стражу.
– Ур-ур! – бросился исполнять приказание Гнасис, выталкивая стражников взашей.
– Прекрасно, брат, – снисходительно похлопал его по плечу госпо-дин. – Ты их хорошо выдрессировал. Хвалю! А теперь давай сюда… – Радич торжественно помедлил, – дона Севильяка.
– Но, господин…
– Если ты не понял, то повторяю. Пригласи сюда дона Севильяка. Мы будем с ним иметь беседу.
Гнасис замялся, жалобно посмотрел на ходоков, но те не замечали его беспокойства: ждали окончания инцидента.
– Он трусит, Джо. Пошли Владимира.
– Господин! Арно хочет лишить тебя самого верного сподвижника. Севильяк меня убьёт. Или я его… Я боюсь… – Владимир припал к ногам Радича.
Джозеф оттолкнул его загнутым носком усыпанного драгоценными камнями башмака.
– До чего мне всё это опротивело, скажу вам откровенно. Эта ваша постоянная грызня. Чего вам не хватает?.. Перестаньте! Поистине, связался с подонками… А ты, значит, не боишься? Так иди и приведи его.
– Я-то приведу, – глухим голосом пообещал Арно, – но ты отбери оружие у этого «сподвижника».
– Владимир! – рявкнул Радич, не на шутку выведенный из терпения. – Пистолет!
– Не отдам! – огрызнулся Владимир и отполз к стене. – Ой!.. Сволочи!
Гнасис и Эдуард заломили ему за спину руки, а Тойво проверил карманы.
– Во! Целых три!
Арно мрачно засмеялся.
– Ну, всё! Давай, открывай двери!. – позвал Радич Гнасиса, запыхавшегося от возни с Владимиром. – А ты, – обернулся он к Арно, – коль вызвался, так иди за ним.
Сол и его мешок
Появление Сола в пределах видимости работающих людей было для них подобно току, колыхнувшему их массу, – они побросали работу, и все без исключения пали ниц.
Толкачёв наблюдал развернувшуюся перед ним сцену из-за кустов, потрясённый увиденным и до конца ещё не осознавший происходящего перед ним. Всё это было так неправдоподобно для такого далёкого прошлого. Но, поставив себя на место этих людей, он постепенно проникался, помимо своей воли, их чувствами и страхами, так что вскоре уже с неподдельным волнением наблюдал за представлением, устроенным Солом.
А тот творил чудеса.
С точки зрения обычного человека, самые настоящие чудеса.
Чудеса, которые могли породить веру в богов или их антиподов.
Он будто бы стал выше и значительнее, совершенно изменил походку – на медленную и тягуче плавную, руки его делали пассы фокусника, а сам он время от времени таял на глазах поражённых зрителей, приотставая от реального времени, и вновь проявляясь уже в другой позе и с новым выражением не такого уж бессмысленного, как вначале показалось Ивану, лица.
– Ну, мастак! – как спасительное заклинание твердил Иван слово, услышанное в детстве от своего первого тренера по самбо, который про-износил его с различной интонацией и каждый раз по-разному, если его ученики делали нечто виртуозное и сложное, но не обязательное и не ну-жное. – Мастак!
Производя описанные манипуляции телом, руками и мимикой лица, поочередно проявляясь и становясь на дорогу времени, Сол словно вознёсся на пирамиду и замер на её недостроенной вершине в окружении коленопреклонённых, ошалевших от страха и раболепия людей. Руки его были подняты вверх.
Через минуту спектакль закончился: Сол растаял в реальном мире.
Толкачёв бросился по дороге времени за ним, но Сол так откровенно направлялся в будущее, в своё время, что Иван, пройдя с ним полдороги, вернулся назад, к пирамиде. К мешку Сола, который более семидесяти двух тысяч лет будет наводить тихий ужас на ходоков во времени многих и многих поколений, порождая легенды, мифы и, как следствие, страх перед возможностью попасть в него.
Страх был естественен, поскольку, если в этот мешок каким-либо образом попадал ходок, то, имея ограниченный диапазон погружения во времени, он уже никогда не мог возвратиться к людям, а оставался в этой западне до конца своей жизни.
Только КЕРГЕШЕТУ было подвластно «поднырнуть» из глубины прошлого в любое время, ограниченное пространством мешка Сола.
С заходом солнца работы на пирамиде закончились. Работники унылой цепочкой сошли вниз и скрылись в зарослях невысоких деревьев или кустарников – невдалеке стояли их хижины, где они, по-видимому, жили. Там давно уже готовили пищу – это по запаху определил Толкачёв: обоняние обострилось от чувства одолевающего его голода. В школе ходоков угостили не сытно – сыр, молоко, а ему бы мяса и хлеба. И – как можно больше. Уходя к Шлому, он не позаботился взять с собой съестное, надеясь в скором времени вернуться домой, но его своеобразная командировка в прошлое затянулась больше, чем предполагалось.
Особо не скрываясь, но и не выдавая себя, Иван, где на ощупь, где в неровном свете разведенных невдалеке костров, осторожно осмотрел сооружение, создаваемое по воле Сола.
Мешок представлял собой грубо собранную пирамиду из крупных каменных блоков. Одна сторона пирамиды упиралась в холм, так что внешнее основание её было круто скошено.
Камень быстро покрывался влагой от рано павшей росы; Иван ощутил озноб от прикосновения к нему,
