Ещё раз окинув взглядом улицу, я закрыл калитку, аккуратно задвинул масляно клацнувший засов и пошёл обратно к дому.
Тётя Лина пришла в тот момент, когда я задумчиво разглядывал фотографии в той же комнате, где был портрет моего дяди, Юркиного отца. Я их просто не заметил сперва, потому что они висели на другой стене, между двумя окнами — прошёл мимо, и всё.
— А я задержалась, — немного виновато сказала тётя, входя в комнату. Я бросил на неё удивлённый взгляд. — Ты голодный, наверное?
Я прислушался к себе. Нет, что‑что — а вот голода я не испытывал. Зато ощущал сильное любопытство.
— Кто это, тёть Лин? — спросил я, кивая на фотографии.
Теперь уже она посмотрела немного удивлённо, подошла ближе и встала рядом со мной.
— А мама тебе… — начала она и осеклась. Улыбнулась. Сказала: — Смотри… Вот это, — она указала на фотографию молодого военного в старомодной форме — маленькой фуражке и кителе со стоячим воротником, — это твой дед, наш с твоей мамой отец. Полковник артиллерии… Между прочим, — она засмеялась, — за Максима он меня сам сосватал. — Мы ведь с твоей мамой долго учились в интернате, здесь, при заводе. Там я с Максимом и познакомилась. Он же сирота был, чистый, вообще никого… Просто познакомилась. А тут отец нагрянул, его увидел и прямо с ходу говорит: «Возьмёшь мою младшую дочку замуж?» Я так и не поняла потом, в шутку или нет. мы тогда были в восьмом классе… Максим побагровел весь и хрипит через силу, горло перехватило: «Возьму, товарищ капитан…» — отец тогда капитаном был. Я засмеялась тогда. А вот получилось, что правда… — тётя Лина улыбнулась, глядя на фотографии. — Отец умер три года назад. Сперва мама, бабушка твоя… а он — через два месяца.
— А… — я судорожно порылся в памяти. Да, мать куда‑то уезжала три года назад. В какую‑то командировку. Или правда в командировку? Но как же так?! Как же… И я договорил, чтобы забыть этот вопрос, на который у меня не было ответа: — А это кто?
— Это? — тётя Лина наклонила голову в сторону фотографии, на которой был военный в комбинезоне танкиста, с непокрытой головой. Я мог поклясться, хотя снимок чёрно–белый, что этот танкист был рыжим. Потому что в остальном он очень походил на меня. — Это дед. Ну, то есть, мне дед, а твой уже прадед. Юрий Климович. Это он фотографировался в Польше, в сороковом году. Отец был у него третьим ребёнком, родился без него, вот дед и прислал это фото с письмом — мол, повесь над кроваткой, чтобы мальчишка знал, кто его отец. И так получилось, что… — тётя Лина зачем‑то посмотрела в окно. — В общем, он сына так и не увидел. Летом сорок первого должен был ехать в отпуск. Не приехал. Приехал потом — а бабушка в эвакуации в Казахстане. А в сорок третьем его танк сожгли под Прохоровкой[7]. Сгорел весь экипаж.
Не отрываясь, я смотрел на это фото. В голове у меня был сумбур, сумятица, неразбериха. И, стараясь из этого выкарабкаться, я указал на следующее фото. Оно было совсем старым, очень чётким и каким‑то нереальным. Около столика на высоких ножках стоял, опершись на него кулаком с зажатыми перчатками, молодой военный в форме начала ХХ века. Подняв подбородок, он смотрел слегка надменно.
— А это кто?
— Твой прапрадед, — тётя Лина улыбалась. — Штабс–капитан сибирских стрелков Клим Николаевич Сторожилов. А вот его отец был ещё просто крестьянином. И остальные его дети тоже были не военные, а просто крестьяне, звероловы… Правда, зажиточные, грамотные… Дом‑то этот тогда и построили! Но вот смотри, добился своего, вырвался в офицеры… Клим Николаевич во время первой мировой заслужил Георгиевский крест, был в плену, бежал, опять воевал… А во время гражданской пошёл сражаться за красных — решил, что за ними правда. И воевал против белого отряда, в котором был его отец. Когда тот отряд разгромили, то Клим Николаевич взял отца в плен, а тот… — тётя Лина засмеялась, — а тот тридцатилетнего сына выпорол за это ремнём! А до Великой Отечественной Клим Николаевич не дожил, хотя был ещё не старым — простыл на сплаве и умер от воспаления лёгких в тридцать третьем…
— Выходит, наша семья — вся военная… — сказал я задумчиво.
— Да, целая династия. Только вот у отца мы были две дочки. И уже у деда отец был один мальчишка…
— А ваш Юрка… — я помедлил, — он тоже хочет?..
— Хочет, — вздохнула тётя Лина. Я не договорил, но она меня поняла правильно. — А он если захочет — отговаривать бесполезно.
В голосе её мне почудилась откровенная гордость.
Тётя Лина ещё какое‑то время смотрела на эти фотографии, потом улыбнулась мне и сказал:
— Ну, я пойду полежу немного, а потом надо будет огородом заняться. Если есть захочешь — скажи. И ещё — ты, Тоня сказала, читать очень любишь. Библиотеку нашу ещё твой прапрапрадед начал собирать, там много очень редких книг. Так что ты ей пользуйся, как своей, думаю, тебе будет интересно. И Юркины книжки можешь брать, только потом ставь точно на место, он у меня аж шипит, когда кто‑то что‑то берёт, а потом «не так» ставит обратно… — она засмеялась, покачивая головой, потом вздохнула: — Ну, пойду я. Осваивайся, Владик.
И вышла.
Я немного удивлённо посмотрел ей вслед. Странно. Выходит, у кузена та же заморочка, что и у меня — ненавижу, когда кто‑то, взяв мою вещь, ставит её обратно не так, как она была раньше. Но это заняло мою голову лишь на полминуты.
Не сводя глаз с фотографий, я сел на стул и погрузился в размышления…
…Сказать честно — я никогда не задумывался, почему мы живём именно в России.
Такая вещь, как ноутбук с Интернетом, позволяет даже работать за тысячи километров от своего офиса. Карточка «VISA» принимается во всех концах света, и ею можно оплатить любую услугу. Специалисты класса моей матери — желанные люди в любой компании, нуждающейся в связи. Я подолгу был в Турции, Египте, США, Германии, Франции, Англии и могу вам совершенно точно сказать — даже в Египте и в Турции люди живут лучше, чем у нас[8]. Поэтому я никогда не воспринимал Россию, как то, что в книгах пишется с большой буквы — «Родина». Нет, я не презирал и не ненавидел её, ничего подобного! Просто не задумывался, почему мы живём здесь. Если бы мы переехали в США, например, я бы и там совершенно не задумывался о том, что это такое — США. Просто жил бы там — и всё. Я читал книжки, в которых описывались военные подвиги русского оружия и восхищался людьми, о которых там рассказывалось… но точно так же я восхищался и воинами… ну, например, Александра Македонского. Никакой особой гордости за «наших» только потому, что они «наши», я не испытывал.
Но у меня был прадед, который сгорел в танке. Как странно и страшно звучат эти слова: сгорел в танке.
