Ему вдруг и правда показалось, что он - неисправимый эгоист, и что он страшно перед ней виноват. Умела она всё так перевернуть, так искорёжить, что он готов был поверить, что чёрное - это белое, а суслик - носорог.
Она никогда не гнала его от себя, но и не держала. Дверь была прикрыта, но не заперта, стоило только слегка нажать на ручку, как она поддастся с готовностью. И тысячу раз он зарекался ей звонить, и встречаться, и давать втягивать себя в бесконечные, муторные, ни к чему не ведущие разговоры. Но тысячу раз он снова, волнуясь, собирался на свидание с ней, и набирал её номер, и покупал ей цветы.
Он и писать начал из-за неё.
То есть, конечно, писал он давно, с самого детства, но никогда не думал, что будет заниматься этим всерьёз. А потом она его как-то похвалила. Сказала: "Тим, да ты гений!" Ей ничего не стоило сказать кому-нибудь "ты гений" или "ты очень умный", а все велись на это, как маленькие.
И ему тогда очень захотелось, чтобы она когда-нибудь сказала это без иронии. Захотелось, чтобы она им гордилась, и шла с ним рядом в свете прожекторов, улыбаясь навязчивым репортёрам. И тогда он написал на листке бумаги странные слова: "Ты ещё услышишь обо мне", и приколол этот листок над своим письменным столом. И каждый раз, когда он садился работать, перед ним краснели эти слова, которые помогали ему, как заговор, как молитва.
"Интересно, скоро ли они уйдут?" - думал он, глядя на Тониных гостей. Ему так хотелось поговорить с ней серьёзно, без подколок, без шуточек, без этого бла-бла-бла, которое льётся и льётся, как вино, на вечеринках вроде этой. Но он знал, что сегодня серьёзного разговора не будет. Впрочем, не будет его и завтра. Потому что когда один любит, а другой позволяет себя любить, говорить им, по большому счёту, не о чем.
- Ну-ка, дыхни на меня, Шурёнок! - бабушка схватила её за плечи и потрясла. - Ты что, выпивала? Вином от тебя несёт, как из ларька.
Шура засмеялась и дыхнула бабушке прямо в нос, потом поцеловала в обе щёки и попыталась поднять. У неё ничего толком не вышло, но на какую-то секунду бабушкины ноги в тапочках оторвались от пола, заболтались в невесомости, и бабушка закричала:
- Поставь! Поставь, кому говорю!
- Мне не трудно, - пыхтя от напряжения, выдохнула Шура. - Я, знаешь, какая сильная...
И она снова попыталась поднять отбивающуюся бабушку. С каждым годом Шурка всё росла и росла, а бабушка, наоборот, утаптывалась, поэтому теперь она были одного роста, только Шурка шире в плечах.
- Нельзя такие тяжести поднимать, - с упрёком сказала бабушка. - Тебе ведь ещё рожать.
- Рожу, рожу, - заверила её Шурка. - Об этом не беспокойся.
И она стала вертеться у зеркала, то обтягивая просторным свитером неразвитую грудь, то вертя бёдрами в каком-то непристойном танце, то обматывая косу вокруг головы. Залюбовалась собой, как будто только сегодня обрела своё тело - живое, гибкое, пружинистое. А раньше жила и совсем его не замечала, волочила за собой, как какую-то неудобную поклажу.
- Ба, как думаешь, я симпатичная?
Бабушка вздохнула и улыбнулась, любовно глядя на внучку.
- Не о том думаешь, - тихо сказала она. - Об учёбе надо думать, а не хвостом около зеркала вертеть.
- А формы у меня - манящие?
Бабушка прыснула от смеха.
- Ты, Александра, слишком много думаешь о своём теле.
- Но ведь должен же о нём хоть кто-нибудь думать! - и она завертелась вокруг своей оси, раскинутыми руками смахивая со столика в прихожей флаконы со старыми духами, щётки для волос и ваксу для ботинок.
- Перестань! У меня голова кружится, - попросила бабушка. - Ты хоть расскажи, кого видела, что делали, о чём говорили?
- На твои вопросы я буду отвечать только в присутствии моего адвоката, - пропела Шура и сама засмеялась.
- Хорошо тебе, - сказала бабушка. - Полное самообслуживание. Сама пошутила, сама посмеялась и очень собой довольна.
- Довольна - не то слово, - Шура прошла в комнату и со всего размаха бросилась на диван, да так, что застонали старые пружины. - Я счастлива. Представляешь? Прямо задушить кого-нибудь хочется, до того счастлива!
- Спать ложись, - сказала бабушка, не веря Шуркиному счастью. - Завтра тебя не добудишься.
- Добудишься. Я, может, и уснуть не смогу, до того счастлива.
- А ты не голодная? Может, поешь?
Это какой-то всемирный бабушинский сговор - кормить своих отпрысков. Все бабушки подписывают не подлежащее огласке соглашение, в котором чёрным по белому значится, что своих внуков нужно кормить до смерти в любое время дня и ночи.
- Да какой там! - махнула рукой Шурка. - Я ведь из гостей. Ты что, забыла?
Сказала, и тут же сообразила, что за весь вечер к еде так и не притронулась. Разве что всё перепробовала, пока готовила, а за столом как-то не до того было. Волновалась, понравится ли её стряпня, следила, чтобы всем всего хватило, песни слушала, выпила в задумчивости целую бутылку крем-соды, а вот поесть как-то не догадалась.
- А что есть-то? - спросила она, сглатывая слюну.
- Борщ есть вчерашний, - стала перечислять бабушка. - Котлеты телячьи. Гречка есть, но её варить надо.
- Давай, - Шурка вскочила с кровати.
- Что разогреть?
- Греть ничего не надо, в животе согреется.
Она съела большую тарелку холодного борща с двумя ложками сметаны и запила это всё компотом. Ела молча, с наслаждением, как будто только сейчас открыла для себя, какое это удовольствие - есть, когда голоден и именно то, чего душа просит.
- Слушай, ба, - она вылавливала кусок груши из компота и не смотрела на бабушку. - А Тоня, она красивая?
Бабушка подняла глаза к потолку, припоминая, кто такая Тоня, и утвердительно качнула головой.
- Как будто красивая.
- Нет, ну, она красавица или просто симпатичная?
Бабушка устало взглянула на Шурку, искренне не понимая, как может человек задаваться такими глупыми вопросами.
- Она просто симпатичная, - сказала бабушка. - Красивая - это Венера Милосская или там Джоконда. Вот это да. А среди наших знакомых нет таких ни красавиц, ни красавцев.
От этих слов Шурка так пригорюнилась, что отставила компот в сторону с недоеденными ягодами.
- Господи, вот горе-то!
Она обхватила лицо обеими руками и покачала головой из стороны в сторону.
- Куда же вся красота подевалась? - спросила она. - Да и как это может быть - на всех старинных картинах такие люди - глаз не отвести. А у нас в классе - ничего похожего.
Бабушка пожала плечами.
- А, может, и тогда художники врали, - сказала она. - Даже наверняка. И фотографировали сто лет назад лучше, чем сейчас. Посмотри на старые фотографии - такие правильные, полноценные лица, как будто люди раньше были из другого теста.
- А это так?
- Конечно, нет, - улыбнулась бабушка. - Может быть, им было труднее выживать, но легче жить, чем теперь.
