И Батыгин и Виктор одновременно подняли головы и замерли. Голос лился спокойно и светло и рассказывал не о том, о чем рассказывалось в песне, а о чем-то неизмеримо большем - о счастье, о жизни, о мечте, о разлуке и разочаровании. Так могла петь только молодая, но уже немало пережившая женщина...
Ой, рябина-рябинушка,
Что взгрустнула ты?
Женщина спрашивала не рябину, она спрашивала себя, и голос говорил, что нельзя не грустить вот в такую черную ночь, потому что до рассвета еще далеко и кто поручится, что не будет он в тучах, потому что очень хочется любить и жить для любимого, а любовь заплуталась где-то во мраке.
- Хороша, - тихо сказал Батыгин.
- Песня?
- Женщина, душа ее.
- А мне грустно почему-то стало... Будет когда-нибудь так, что люди совсем перестанут грустить, страдать?.. А, Николай Федорович?
Батыгин пожал плечами - кто знает!
...Но день выдался солнечным, ясным. Было воскресенье, и Виктор с утра пришел к Батыгину - еще накануне они договорились пойти на реку и взять лодку.
Сначала на весла сел Батыгин, но через полчаса, устав, он уступил свое место Виктору.
Виктор пришел к Батыгину с твердым намерением серьезно поговорить с ним, убедить взять его, Виктора, в астрогеографический институт. В конце концов он не так уж молод - учится в одиннадцатом классе, и хотя ему осталось учиться еще почти семь лет, он вполне сможет совместить учение с работой... Виктор привык откровенно разговаривать с Батыгиным, но сегодня долго не осмеливался начать, - быть может потому, что собирался говорить о самом главном...
Батыгин, почувствовавший, что его юный друг пребывает в необычном состоянии, молча наблюдал за ним. Прекрасный спортсмен, пловец, проходивший стометровку менее чем за пятьдесят две секунды, Виктор был широкоплеч, строен; он греб против течения без малейшего усилия, и Батыгину было приятно следить за работой его эластичных, рельефно обозначенных мускулов. Но думал Батыгин об ином - о характере юноши. С одной стороны - завидная целеустремленность, настойчивость, умение направлять свои поступки, безусловная смелость. Но с другой - несомненное честолюбие, суховатость в обращении с товарищами, привычка осуществлять свои желания, не считаясь ни с обстоятельствами, ни с желаниями близких; угадывалось в этом нечто от эгоистичности и в то же время от избалованности условиями жизни... Нет, Батыгин не разочаровался в Викторе, он никогда и не стремился найти среди молодежи этакое идеальное существо, "рыцаря без страха и упрека". Но Батыгин спрашивал себя: не внушает ли он Виктору, постоянно интересуясь им, излишнее самомнение, излишнюю самоуверенность?.. Не решил ли юноша, что он уже вполне пригоден для участия в экспедиции?.. Между тем, если бы экспедиция должна была вылететь завтра, Виктор не попал бы в число ее участников. И нет гарантии, что он попадет в будущую экспедицию. Все прояснят ближайшие два-три года...
И Батыгин подумал, что надо сказать об этом Виктору, избавив его тем самым от ненужных иллюзий.
- Николай Федорович, возьмите меня к себе в институт, - неожиданно попросил Виктор и прямо посмотрел в глаза Батыгину.
Батыгин не спешил с ответом. "Так, кажется, мои опасения подтверждаются".
- Скажи мне, чем ты надеешься заслужить право на участие в космическом путешествии?.. Большим желанием? Крепостью мускулов? Твердой волей?.. Это было бы слишком просто. И ненадежно.
- Чем же тогда?
- Любовью.
Виктор не пытался скрыть удивления.
- Да, любовью, - подтвердил Батыгин. - Ко всему земному, ко всему человеческому... И еще ненавистью - ко всему, что мешает нам творить, ко всему самодовольному, равнодушному. А ты не умеешь ни ненавидеть, ни любить. Ты занят собою, и порою сам кажешься мне и самовлюбленным и равнодушным... Не знаю, каким ты станешь в будущем, но пока я не могу обещать, что возьму тебя в Институт астрогеографии, а тем более - в космическую экспедицию.
Виктор продолжал грести, и лодка по-прежнему ровно шла против течения. Батыгин по-настоящему жалел Виктора, но иначе поступить не мог. Он ждал, будет ли Виктор просить, спорить, но тот глядел куда-то мимо него, - на реку, залитую потоками солнечных лучей, на кущи деревьев, в зелени которых уже проступила желтизна, - и молчал. Молчал сосредоточенно и, как угадывал Батыгин, зло.
- Поворачивай обратно.
Виктор поднял весла, но не успел их опустить. Тот же самый голос, что пел вчера ночью, зазвучал вновь:
Ой, рябина кудрявая,
Белые цветы...
Песня лилась привольно и широко, словно торжествуя победу над тьмой и непогодой. Батыгин и Виктор, не сговариваясь, повернулись в сторону певицы.
К ним приближалась лодка - обычная прогулочная лодка. На веслах спиною к Батыгину и Виктору сидел парень в тенниске, а на корме - худенькая девушка с широко раскрытыми удивленными глазами; девушка смотрела на мир с такой радостью, таким восторгом, будто впервые увидела и Москву-реку, и крутой берег, и синее небо, и впервые услышала собственную песню, и удивилась тому, что и песня, и река, и небо - все это доступно, все это можно увидеть и услышать, все полюбить и всем наслаждаться.
Батыгин поглядел по сторонам, словно подозревал подвох, и хотел найти настоящую певицу, ту самую много пережившую женщину, о которой говорил вчера, но поблизости не было ни одной другой лодки. Пела эта худенькая миловидная девушка, ровесница Виктора.
Заметив, что на нее смотрят, и не понимая, чем вызвано столь пристальное внимание, девушка умолкла и нахмурилась. Лодки поравнялись и разошлись. Девушка оглянулась. Глаза ее были задумчивы и спокойны.
...Когда лодка пристала к берегу, Виктор сказал:
- У меня к вам есть одна просьба, последняя, - разрешите мне побывать в институте и посмотреть на звездные корабли.
- Пожалуйста, - согласился Батыгин. - Чтобы не откладывать, приходи завтра.
Виктор пришел. Он пришел утром, не зная, что никто не имел права беспокоить директора института в первой половине дня. Он мог бы уйти и вернуться позднее, но ему приятно было находиться в стенах института, о котором он столько мечтал. Виктор ходил по коридорам, читал названия отделов на дверных табличках и едва не плакал от обиды: неужели он никогда не будет работать в Институте астрогеографии, никогда не покинет эту несправедливую Землю и не побывает на других планетах?.. Почему Батыгин так решительно отказал ему? Может быть, попросить еще раз?.. Нет, просить он не станет.
Ровно в час Батыгин кончил работать и пригласил Виктора в кабинет. Виктор переступил порог с таким чувством, как будто надеялся тотчас перенестись в неведомый, полный чудес мир. Простота и обыкновенность кабинета удивили его. Стеллажи с книгами, старый из дерева письменный стол, жесткие пластмассовые стулья, информационная машина, глобус Луны на столе и единственный портрет...
