МХЧПТУХ, ХРБРМРИПЧХ, ЩПДГОХПТ.
Всем детям сразу стало ясно, что хорошие люди не разговаривают с помощью таких слов!..
И вот, стоя на весах, я заученно мыслил: "Чеченцы… Ингуши… Это плохие люди… Сосланы в Казахстан…" Но весы почему-то неверно оценили мои "правильные" мысли и прибавили килограммов пять моей "грешной душе". Я объяснил их поведение тем, что они правильно оценивают только те мысли, к которым пришел человек сам. Я мог не верить Чемодану, но как я мог не верить газетам, на которые он ссылался? Ну и весы! Я решил никому не говорить об их тайне.
Вскоре странное поведение весов было замечено моими товарищами по команде. Правда, закономерности никакой никто не обнаружил, а потому завхоз послал за старичком мастером на квартиру. Но оказалось, что он съехал, оставив на двери записку "Отбыл в XXI век". Всем, конечно, стало понятно, что старика в детстве с печки уронили. Пришлось стадиону купить новые весы. А старые поставили за ненадобностью в кладовочку.
Мы снова пошли в школу. Но игры на первенство города продолжались. Жара спала. Дожди прибили пыль и смягчили грунт. Стало приятней бросаться на мяч. В школе я по-прежнему "скользил" на грани тройки — тройки с минусом по всей математике, физике и химии. Меня не утешало то, что мои сочинения по литературе попадали на школьную выставку, а контрольные по немецкому у меня "передирал" весь класс, включая отличников. Не утешало даже то, что я наравне с немецким знал и английский, и французский, которые учил сам. Все равно я чувствовал себя в школе неполноценным человеком.
Вскоре всех нас, старшеклассников, собрали в актовом зале. Директор школы Дмитрий Федорович, он же Утюг, прозванный так за форму лысого черепа, потный от чувства важности момента и от повышенной бдительности, добившись тишины, которую он именовал любовно "гробовой", поведал учащимся вверенной ему школы, что зарубежные агентуры усиливают свою подрывную деятельность в нашей стране, и в частности в городе Ростове-на-Дону. На их удочку попадают разложившиеся интеллигенты и безродные космополиты.
Про "безродных космополитов" мы знали давно. Это всякие лжеученые генетики и бездарные композиторы Шостакович и Кабалевский с их антинародной "какофонией". У нас в Ростове тоже нашлись такие, кто низкопоклонствовал перед иностранщиной: какие-то режиссеры, какие-то доктора наук, которым был дан решительный отпор, — ходили разговоры о том, что многих из них поснимали с работы.
Теперь, как нам доверительно сообщил директор, вражеские агентуры нашли себе питательную среду и в медицинских кадрах, используя лиц, лишенных чувства Родины. Но мужественные ростовские чекисты уже арестовали преступную группу врачей, которые неправильным лечением губили простых советских людей. Арестованные — это в основном известные в городе профессора.
Я и, наверное, все остальные в зале стали напряженно думать: кто же эти профессора-преступники? В те годы почти все профессора города жили на главной улице и кроме работы в клиниках имели на дому частную практику. Сколько раз я, гуляя с друзьями по главной улице, читал таблички на дверях домов: "Профессор Зимонт. Болезни уха-горла-носа"… "Профессор Эмдин. Заболевания нервной системы"… "Профессор Срулёв. Кожно-венерические заболевания и мочеполовые расстройства"… Табличек с фамилиями профессоров, занимавшихся кожно-венерическими заболеваниями и мочеполовыми расстройствами, было больше всего. Меня и других ребят особенно забавляла фамилия "Срулёв". Но дома от родителей я узнал, что, оказывается, есть такое еврейское имя — Сруль и ничего неприличного в нем нет. И все остальные фамилии на табличках были еврейские. Значит, арестованные отщепенцы все были евреями! Вот что, выходит, означали слова директора "лица, лишенные чувства Родины"! По залу пробежало какое-то злое веселье. Все стали оборачиваться и смотреть в упор на учащихся еврейской национальности, словно видели их впервые. Под этими злобно-игривыми взглядами учащиеся еврейской националыюсти невольно втянули головы в плечи. Можно было подумать, что у них немытые шеи (хотя это было вовсе не так) и они прячут их от товарищей. После того как Утюг, завершая свою речь, призвал учащихся к бдительности, на сцену выскочил бледно-белесый географ Витольд Игнатьевич и, трясясь, "заклеймил"… Затем "заклеймил" военрук, с трудом подбирая тяжеловесные слова… Нас развели по классам. Но на этом не закончилось. Наоборот, все только начиналось. Пройдет три с половиной месяца, и 13 января 1953 года в "Правде" появится сообщение ТАСС о разоблачении сионистской группы кремлевских врачей-убийц, которые в основном имели еврейские фамилии. Аресты осенью в Ростове были лишь угодливой реакцией провинции на начавшиеся аресты в Москве. И провинция, как всегда, переплюнула столицу по количеству арестованных профессоров.
Идя со всеми в класс, я думал о том, что с детства слышу про борьбу с врагами народа, которые где-то рядом, за спиной. Сейчас это "безродные космополиты", а раньше были троцкисты. О них я слыхал от папы и братьев еще до войны, когда мне было года четыре. Это те, кто устраивает крушения поездов и аварии на заводах. Это их тогда забирала закрытая машина "черный ворон". Она каждый день медленно, словно собачья будка, кралась по нашему проспекту Осоавиахима, подпрыгивая на булыжниках мостовой, подъезжала задом то к одному подъезду, то к другому. Завидев ее в окно, оба моих брата кричали матери: "Мама! Мама! "Черный ворон" приехал за врагами народа!" Мать, вытирая руки о передник, выбегала из кухни, и все мы выскакивали на балкон. Мы жили на втором этаже, и нам с балкона, как из театральной ложи, хорошо было видно, как в такую машину из дома напротив дядьки с револьверами выводили лысого доктора. Он держал руки за спиной, лицо его светилось от стыда и ужаса. Его сажали в "черный ворон" и медленно ехали к следующему дому… А мама удивлялась: надо же, а она-то думала, что он добрый… В соседнем доме забрали старого инженера. Это было так интересно — смотреть, как арестовывают врагов народа! Последнее время мы, дети, только и играли с яростным упоением в чекистов и троцкистских шпионов.
Верховодил всеми Севка с заячьей губой, живший в соседнем подъезде. Даже мой старший брат Вова, тот, который потом погибнет на фронте, освобождая Севастополь, прислушивался к Севке. Севка якобы знал подробности процедуры расстрела и восторженно рассказывал нам об этом. Это было так здорово, что однажды во дворе мы не только "ловили шпиона", но и разыграли заседание "тройки" и сцену расстрела. Мне все ужасно нравилось до тех пор, пока "тройка", то есть мои братья и председатель — Севка, не объявила меня пойманным троцкистским шпионом. Идея эта пришла Севке, и мои братья сперва было заикнулись, почему шпионом должен быть я. Но Севка с апломбом заявил, что меня расстреливать не жалко, потому что я, как самый маленький, даже еще не учился в школе и, главное, не был пионером. Аргумент был настолько силен, что мои братья тотчас согласились с Севкой, решительно отбросив такие пережитки, как родственные чувства. Меня поставили около помойки и собрались расстрелять из игрушечных пугачей. Я не соглашался на такую роль, и мои братья, ласково обнимая меня, стали уговаривать, объясняя, что все будет понарошку, что мне надо будет только упасть, когда они бабахнут. Мне взбрело в голову, что меня надувают. Особенно подозрительной мне показалась ласковость моего среднего брата Толи, который обычно гонял меня за то, что я мешал ему делать уроки. Я вообразил, что если я упаду, то уже не встану, как обещают братья, а обязательно умру — не увижу маму, небо, деревья… Я буду лежать, а из меня будет вытекать живая кровь… И я поднял отвратительный крик, портящий всю солидность серьезного и красивого мероприятия дворовых "чекистов". На крик прибежала моя мама. Она незаконно освободила меня и нанесла оскорбление действием (надрала за уши) членам "тройки". Она уносила меня, прижимая к себе, а Севка с заячьей губой, шепелявя, скулил сзади: "Тетя Сима, кого ж нам тогда расстреливать?" И братья подпевали ему: "Да, мама, кого ж нам тогда расстреливать, раз ты Костика у нас забрала?"
