Весь день мы провели в трудном походе. И лишь к ночи джунгли стали реже. Наконец, когда я устало взобрался на очередной уступ, Элиот, стоявший рядом, указал вперед.
- Видите вон тот утес? - прошептал он. - С него открывается отличный вид на Калибарский перевал.
Я взглянул в указанную им сторону и увидел дорогу, круто вьющуюся вверх по склону горы. Она была открыта, но именно по ней нам предстояло следовать, ибо с другой стороны перевала горы вздымались к небесам сплошной скалистой стеной высотой в сотни футов. А на самом верху этого скального образования, очевидно, находилось плато.
Элиот тоже смотрел туда.
- Каликшутра за вершиной, - сказал он.
- Господи, неужели? - проговорил я. - Тогда мы вляпались. Более подходящего места для засады я в жизни не видал.
И действительно, в тот же миг тишину джунглей разорвал выстрел. Я повернулся и нырнул в подлесок - впереди замаячили какие-то фигуры, словно духи среди деревьев. Мои люди открыли огонь, и фигуры стали падать. Наша стрельба была быстра и смертоносна. Вскоре русские исчезли из поля нашего зрения - были убиты или бежали. Джунгли замерли в своей тиши, как и раньше.
Мы продолжали продвигаться вперед, к дороге на Каликшутру, но не прошли и полумили, как на нас опять напали. Правда, мы снова успешно отбили налет и двинулись дальше. Вскоре мы добрались до плоской и открытой площадки, где горная дорога подходила К джунглям, и я понял, что если мы посмеем сделать хоть еще один шаг, то угодим прямо в западню. Я осмотрелся. По обочинам дороги высились обломки скал, и я приказал своим людям занять позицию за ними. Но не успели солдаты проделать это, как воздух прорезал нечеловеческий вопль.
- Боже мой, - пробормотал Элиот.
Из тьмы, словно из-под земли, возникла цепь людей - с бледными лицами, с глазами, как точки яркого, жгучего света. Я привел в готовность свое войско и рявкнул: "Огонь!". Раздалась смертельная трескотня, и семеро противников упади навзничь в пыль.
- Огонь! - повторил я, и вновь мы пробили брешь в их рядах.
Но они шли и шли. Было видно, как из темноты поднимаются все новые и новые фигуры: положение становилось весьма напряженным. Я бегло окинул взглядом противника и заметил, что позади всех стоит русский в чалме и принюхивается к воздуху. Он ничего не говорил, во солдаты безоговорочно подчинялись каждому его жесту, и я сразу понял, что это командир. Я склонился вперед и заговорил с рядовым Хаггардом, лучшим стрелком среди нас. Хаггард прицелился, среди скал эхом прокатился звук выстрела, и русский в чалме, зашатавшись, упал. Сразу же нападающими овладела неуверенность.
- Пальни в него еще разок, - приказал я Хаггарду, вскакивая на ноги. Бей их, ребята!
С криками мы бросились в атаку. Противник дрогнул и моментально рассеялся. Вскоре остались лежать лишь трупы убитых. И снова воцарилась тишина. Дорога вновь оказалась в наших руках.
Я знал, что передышка будет лишь временной, а поэтому первой моей задачей было выставить часовых. Тем временем Элиот ходил среди убитых, убеждаясь, что среди них не осталось тех, кто мог бы нуждаться в его помощи. Вдруг он замер на месте и подозвал меня.
- Этот еще жив, - сказал он, - хотя и не знаю каким образом.
Я подошел к доктору. Тот стоял на коленях над стройным человеком в чалме, командиром. Русский был дважды ранен в живот, и кровь фонтанчиками хлестала из жутких ран. В руках Элиота тело офицера выглядело чрезвычайно хрупким, и я тоже сначала не поверил, что этот человек еще жив. Я наклонился ниже и заглянул раненому в лицо. И тут же присвистнул, вскричав:
- Боже мой!
Передо мной лежал не мужчина, а женщина, и к тому же хорошенькая. Лицо ее было бледным, оно казалось почти прозрачным, и до меня вдруг дошло, что я никогда не видел женщины и наполовину столь прекрасной. Даже Элиот, которого я считал довольно хладнокровным типом, похоже, был восхищен этой женщиной, но все же в ней присутствовало что-то отталкивающее, что-то неописуемое, отвратительное. Красота и ужас смешались, так что сквозь ее привлекательность проглядывало нечто адское. Прочитав этo, вы решите, что я просто перегрелся на солнце... Что ж, было действительно очень жарко, но думаю, что моим инстинктам, проверенным в боях, все же можно доверять. Я сдвинул чалму женщины, и длинные черные волосы рассыпались по моей руке. Увидев блеск разных побрякушек, я отшатнулся, потому что сразу узнал их они были точь-в-точь похожи на украшения на шее идола. Я нагнулся пониже и вгляделся, но тут наша пленница открыла глаза, глубокие и большие, - такие глаза считаются эталоном красоты на Востоке. Однако взгляд их обжигал как огонь, и, заглянув в них, я почувствовал, что меня бросило в дрожь, столь полны они были ненавистью и дьявольской силой.
Я вскочил на ноги.
- Спросите, кто она, - приказал я.
Элиот что-то прошептал, но глаза ее вновь закрылись, и женщина ничего не ответила.
Я взглянул на рваные раны у нее в боку.
- Вы можете спасти ее?
Элиот покачал головой:
- Повторяю, я не могу ничего сделать. Эта женщина должна была умереть на месте.
- Так почему ж она не умерла? Может, что-нибудь связанное с вашими белыми кровяными клетками?
Он пожал плечами:
- Возможно. Однако, заметьте, на ее лице нет признаков слабоумия, которые я бы обязательно увидел, будь у нее эта болезнь, и которые, кстати, явственно проступают на лицах других солдат... Не знаю, как и поступить. Дам ей опиума, но что еще можно сделать?.. Чувствую себя довольно беспомощным, должен вам признаться.
Я оставил его за врачебными хлопотами и, всматриваясь в лица мертвецов, задумчиво побрел среди тел убитых, обеспокоенный словами Элиота. Не в пример своему командиру, солдаты были явно русские, но чересчур рыхлого сложения, с кожей белой, как воск. Я вспомнил человека, который схватил меня за ногу позапрошлой ночью - его лицо было такое же бледное, до того как я разнес его череп вдребезги. О, сколь мертвен был взгляд его глаз! Элиот прав - у русских были лица слабоумных, у всех до единого, кроме, конечно, проклятой бабы с прожигающим насквозь взглядом. Я начал размышлять об этой болезни, о том, сколь заразной она может оказаться на деле. Но я не мог позволить себе погружаться в раздумья и сел в круг своих солдат, разделить с ними шутки и кружку с чаем. Они заслужили передышку день был жестокий, и один лишь Господь ведает, что ждет завтра. Я заглянул на вьющуюся впереди дорогу. Чем больше я изучал ее, тем меньше она мне нравилась. Двинувшись дальше, я проявлю глупую, никому не нужную браваду. Я подумал, может быть, нам стоит подождать Толстяка Пампера и его людей, однако мне не терпелось разведать лежащие впереди земли и еще раз как следует потрепать засевших там русских. Вспомнил я и о нашей пленнице. Кем бы или чем бы она ни была, женщина может оказаться полезной заложницей... Я поднялся и, пожелав своим людям доброй ночи, вернулся к Элиоту, который все еще сидел у необычной пациентки.
