Я не могла стоять, опустилась на стул, который кто-то подвинул мне. С кого мне брать пример? С цареубийцы? Ведь ты так гордился родством с царствовавшим домом!..
- Вам нехорошо? - спросила меня незнакомая красивая женщина.
Я кивнула.
- Я провожу вас, вы позволите? В каком отеле вы остановились? В "Украине"?
Я вышла на воздух вместе с нею. Она окликнула такси. Мне не нужен был отель - я остановилась на квартире своей руководительницы, которая жила вместе с дочкой и с мужем-летчиком, постоянно отсутствовавшим. Но я все же села в такси.
Я позволила себе быть несобранной, воображая, что не занята сейчас делом.
Какая это была страшная ошибка!
Мы обменялись с незнакомкой несколькими фразами, и вдруг я поймала себя на том, что говорю по-английски. Она была американкой из той группы, которую привела к картине девушка в очках. И теперь она везла меня в отель "Украина", воображая, что я такая же, как и она, туристка.
- Как вам нравится наша Москва? - спросил на хорошем английском языке шофер такси.
Я поразилась его произношению. Моя спутница приняла это как должное и стала выражать восторги: ей понравился Кремль, Оружейная палата, она пленена университетом, мечтает поступить на последний курс (она окончила Колумбийский университет).
Я спросила шофера, какое у него образование, если он так владеет английским языком.
Шофер ответил, что высшее.
- Вам не удалось найти работу по специальности? - удивилась моя спутница.
Мы стояли перед красным светофором, и шофер мог обернуться. У него были тонкие черты лица. Он улыбнулся:
- Нет, я работаю по специальности. Я химик-почвовед.
- Простите, мы все же не понимаем...
И шофер рассказал об удивительном движении, начавшемся в этой непонятной стране, в которой, по словам химика-шофера, многие хотят быть учеными, писателями, художниками. Молодежь поставила вопрос: кто же должен заниматься тяжелым физическим трудом, который пока требуется, и обслуживать других? Ведь у всех здесь равные права на труд чистый и приятный. И вот среди молодых людей нашлись многие, кто пожелал в свободное от основной работы время выполнять самый обыкновенный обслуживающий труд: кто-то работает на канализации, кто-то ухаживает в больницах за больными, кто-то спускается в шахты, а наш знакомый водит такси.
- Мне это доставляет радость, удовольствие. Я люблю водить машину, говорил он. - Но я и ремонтирую ее.
Он снова удивил нас, отказавшись взять плату за проезд. Плата за проезд у них отменена недавно на всех видах городского транспорта, в том числе и за такси.
Мне стало неловко.
- Неудобно, - сказала я, - что мы взяли такси. Мы могли бы доехать на автобусе.
Моя спутница тоже была смущена.
- Конечно, такси берут, когда торопятся или когда едут с вещами. Но ведь вы иностранки, - извиняюще сказал нам на прощание шофер и уехал.
Моя спутница настояла, чтобы я зашла к ней.
- Меня все удивляет в этой стране, - говорила она, когда мы поднимались на лифте. - Автомашинами тут пользуются, как у нас лифтами.
Хорошенькая лифтерша улыбнулась.
Американка снимала в отеле неуютный трехкомнатный номер.
- Мне как-то не по себе здесь, - вздохнула она, раздеваясь. - Я не сразу поняла, что номера в отелях бесплатные, как и квартиры для всех... Платить нужно лишь за роскошь, за лишнее, чем не принято здесь пользоваться.
Американка обязательно хотела, чтобы я пообедала с нею, но мне не улыбалось сидеть в ресторане с иностранкой, достаточно я уже допустила оплошностей.
Я сослалась на свое недомогание, и мы решили обедать в номере.
Пришел благообразный официант с лицом мыслителя. Мы уже готовы были принять его за профессора, отдающего дань общественному долгу, но он оказался обыкновенным официантом, почти не говорящим по-английски.
Мне нельзя было выдавать своего знания русского языка, и мы объяснялись с официантом с большим трудом. Американка хотела получить необычный обед, который здесь, как и в любой заводской столовой, подавали бесплатно. Она заказала самые дорогие кушанья, армянский коньяк и шампанское, чтобы обязательно заплатить за них.
Я не помню, когда я пила крепкие напитки. Кажется, только после катастрофы в Проливах...
Моя новая знакомая пила очень много.
- Зовите меня просто Лиз, - сказала она. - Я вовсе не туристка. Я приехала сюда потому, что не могла не приехать.
- Вы из Штатов? - осторожно спросила я.
Она отрицательно покачала головой, смотря в налитую рюмку. Потом подняла на меня глаза:
- А вы?
- Я уезжаю в Штаты, - не задумываясь, ответила я.
- Я много пью, потому что... потому что видела такое... Я не хочу, чтобы вы видели что-нибудь подобное.
У меня закралось подозрение:
- Вы из Африки?
Лиз показала глазами на спальню, одна стена которой была огромным шкафом.
- У меня там висит защитный противоядерный костюм... У него тоже был костюм, но он выглядел в нем не как в марсианском балахоне, а элегантно. У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну. Я могла пойти за ним на край света. И вот я здесь.
- Это было очень страшно? - спросила я.
Лиз кивнула.
- Вы знаете, - сказала она, - смертельный ужас очищает, перерождает... Я знала одного журналиста. Я мечтала разрубить его пополам. Одна его половина злобно измышляла... Это он придумал, будто дикарской стрелой нарушены Женевские соглашения об отравленном оружии, а потом всячески расписывал теорию второго атомного взрыва. Но, к счастью, у него есть и другая половина. Я не хотела бы поверить, что это он придумал то, о чем кричат сейчас наши газеты.
- Простите, Лиз, мне не удавалось здесь следить за нашими газетами.
- Ах боже мой! - с горьким сарказмом сказала она. - Все поставлено на свои места. Что такое ядерный щит, которым коммунисты прикрыли африканскую страну, секрет которого обнародовали, исключив тем возможность применять ядерное оружие? Что это? Высший гуманизм?
- А что же? - нахмурилась я.
- Оказывается, это вовсе не гуманизм, не забота о человечестве, а новое наступление коммунистов. Они, видите ли, хотят нанести цивилизации последний сокрушительный удар, они лишили мир предпринимательства священного оружия, которое до сих пор сдерживало разгул коммунизма, призрак которого бродит ныне по всему миру.
Лиз выпила и со стуком поставила рюмку на стол.
У меня сжалось сердце. До меня не доходил наивный сарказм ни в чем не разбирающейся американки! Я воспринимала сущность сказанного. И я ухватилась за эту ясную сущность, как утопающая за спасательный круг. Так вот каково истинное значение сенсационного сообщения, унизившего, уничтожившего меня!
- Наши газеты кричат, что теперь мир накануне гибели, ибо нет больше сдерживающей силы атомного ядра, - закончила Лиз.
