– Когда я встану на ноги – говорила она вчера вдохновенно – Я заберу Сашеньку. И вас заберу к себе.
– Как же – думала бабка – Если ты привезла дитя к столетней старухе, значит что-то тут не так.
По лицу правнучки, бабка догадалась, что та пьет. Или еще что похуже. Вот уже больше двадцати лет никто из родных не навещал ее. Последний раз, лет двадцать пять назад, приезжал к ней один из внуков, со своей женой и маленьким ребенком. Бабка хотела спросить правнучку, чья она? Но передумала. Вдруг спугнет, и нерадивая мамаша заберет малыша. А такого подарка судьбы больше не будет. Тем более, что подошло время.
Правнучка побыла всего час и уехала. Ни денег, ни сменных вещей она не оставила. А бабка и не спросила – почему? Зачем? И так все было понятно.
Непонятно было одно. Почему ей так неожиданно повезло?
Бабке было уже сто шесть лет. И время подошло. Она вспомнила то лето, когда ей было семьдесят шесть. Тогда ей тоже повезло. И времени пришлось отодвинуться.
Саша ковырялся в земле, время от времени извлекая из пыли камешки. Некоторые из них он разбивал большим камнем и потом подолгу рассматривал места сколов. В селе почти не было его сверстников. Большинство молодых семей давным-давно перебрались в город, да бабка и не позволила бы ему ни с кем знакомиться. Ей это было не нужно. Поэтому весь день Саша ковырялся во дворе, иногда искоса поглядывая на сидящую на крыльце бабку. Бабка же почти не сводила с него взгляда. В ее голове крутилась только одна мысль.
– Почему же ей так повезло?
День пролетел, как всегда, незаметно, схожий этим с самой жизнью. Стало быстро темнеть.
– Саша, пора ужинать и спать – позвала бабка мальчика, поднялась и взяла в руку коврик.
Мальчик перестал ковыряться, положил на землю горстку расколотых камешков и молча пошел к дому. За то время, которое он находился здесь, он не произнес ни слова. Бабка уже начала думать, а не немой ли он? Или может, не умеет разговаривать? Это было хорошо.
– Но кричать-то он умеет – одергивала она себя.
Ужин был незамысловатый. Яичница и молоко с хлебом. Пока бабка готовила яичницу, Саша помыл руки и теперь молча сидел за столом, сосредоточенно глядя на свои сандалики.
Бабка привыкла питаться скудно. Живности она не держала. К чему? Она была счастлива уже тем, что имеет возможность жить. Раз в два дня она ходила к соседям справа – покупала у них яйца и молоко. Те держали и курей, и коров. И еще, раз в два дня, соседи покупали для нее в сельском магазине четыре булки хлеба. За все это она расплачивалась в начале каждого месяца, когда ей приносили пенсию. Зачем ей нужно столько хлеба, соседи не спрашивали, а бабка сама и не рассказывала.
Саша поел и отправился спать в дальнюю комнату. Бабка осталась сидеть на кухне. Когда полностью стемнело, она взяла булку хлеба и вышла из дома. Аккуратно сошла со ступенек и направилась к погребу.
Погреб этот находился в задней части двора и был достаточно большим, глубиной почти в три метра, сверху надстроенный домик из кирпича с массивной, деревянной дверью. Впрочем такие здесь были в каждом дворе. Когда-то этот погреб был почти полностью заставлен банками с разносолами и ящиками с картошкой, но это было очень давно. Так давно, что бабка и не помнила того времени.
Она сняла навесной замок и открыла скрипящую дверь. Постояла немного, словно собираясь силами и затем начала медленно спускаться по ступенькам вниз, в затхлую тьму. И сразу же почувствовала неприятное, но уже привычное покалывание в голове. Гадина, как теперь называла ее бабка, подготавливалась к общению. Пробуравливала волнами мозг.
– Ты привела его? – услышала бабка первый вопрос.
Она никогда толком не видела гадину. Гадина боялась любого света. Солнечный был для нее смертелен, а искусственный причинял боль, поэтому бабка не брала с собою в погреб ни то, что старого, подаренного давно одним из внуков, фонарика, но даже обычной свечки. Правда пару раз бабка нащупывала в темноте нечто похожее на холодец, но чувствовала в эти моменты такую нестерпимую боль в голове, что оставила всякие попытки приблизиться к гадине.
– Ты привела его? – повторила вопрос гадина.
– Нет – ответила бабка шепотом.
Гадина общалась напрямую, посылая вопросы в мозг и также из мозга вытягивая ответы. Но бабка никак не могла к этому привыкнуть. Поэтому, думая ответ, она проговаривала его шепотом. Человеческая привычка, которую, наверное, невозможно побороть.
– Ты же знаешь, что время подошло – бросила в мозг очередную фразу гадина.
– Да, знаю. Завтра вечером приведу – бабка положила булку хлеба на бетонный пол погреба и отступила на два шага – Ешь.
В темноте послышался звук, как будто кто-то провалившись по колено в болотную трясину, пытался вытащить ногу.
– Наверное, так муха всасывает разложенную своим желудочным соком пищу – подумала бабка.
– Иди. Смотри не делай глупостей – услышала она в голове – Ты же знаешь, это важно для нас обоих.
– Я знаю – шепнула бабка, развернулась и стала неспеша подниматься по бетонным ступенькам. Снова ощутила покалывание в мозгу. Гадина вытаскивала из ее головы волны – щупальца.
Выйдя из подвала, бабка закрыла дверь и повесила замок. Постояла, вдохнула свежий, ночной воздух и торопливо заковыляла к дому.
Заперевшись на засов, она тихонько прошла в свою комнату, где скинула сарафан и надела ночную рубашку. Потом прочитала шёпотом пару молитв и улеглась в кровать. Закрыла глаза. Но сон не шел.
Бабка думала, как ей поступить. Время подошло. Нужно было решать.
Тридцать лет назад было проще. Ребенок был чужой. А этот, вроде как, ей родня. Хотя уже и на седьмом киселе.
Бабка вдруг припомнила тот поздний, летний вечер, когда появилась гадина. Она тогда сидела на крыльце уставившись в пустую темноту и думала о своей тяжелой и горькой судьбе. Жизнь прошла. Она стара и одинока. Дети, а их было пятеро, давно поразъехались кто куда. У них появились свои дети, ее внуки. Иногда они, чаще летом, приезжали к ней семьями погостить, и тогда у нее был праздник. Она хлопотала на кухне, готовя разные блюда, и потом, улыбаясь, смотрела, как все ели, нахваливая ее кулинарное мастерство. И она была счастлива. Да, тогда она была счастлива.
Потом выросли внуки, которые тоже иногда навещали ее, но уже намного реже. Потом и дети, и внуки вдруг перестали к ней приезжать вовсе. У них свои дела, думала она, и так и должно быть. Вот тогда она и почувствовала себя одинокой. Ей было семьдесят шесть. Она сидела на крылечке и смотрела в темноту двора. Вдруг в огороде увидела сполох. Потом еще один. Странно, грозы не было. Она поднялась, и тяжело передвигая ноги, поплелась в огород.
