Я не пошел за человеком, так как был уверен, что он такой же, как и мы, и вернулся в дом. И в течение всего оставшегося вечера мы говорили только шепотом.
Отец и Джим, как обычно говорили о Западе. Им очень хотелось верить, что где-то далеко есть уголок, где американцы живут свободно и независимо. где нет сборщиков налогов, нет Каш Гвард, нет Калькаров.
Прошло минут сорок пять. Молли и Джим уже собирались домой, как вдруг в дверь постучали, а затем она широко распахнулась, хотя отец еще не успел пригласить войти. В дверях мы увидели Пита Иохансена, улыбающегося нам. Мне никогда не нравился Пит. Это был длинный нескладный человек, у которого улыбались только губы, а глаза никогда. Мне не нравилось то, как он смотрит на мою мать, когда думает, что его никто не видит. Мне не нравилась его привычка менять женщин по два раза в год. Это было слишком даже для Калькаров. Когда я смотрел на Пита, у меня было ощущение, что я голыми ногами наступаю на змею.
Отец приветствовал Пита. – Входи пожалуйста, брат Иохансен. – Джим же только хмуро кивнул, так как Пит смотрел на Молли, как на мою мать. Обе женщины были очень красивы. Я никогда не видел женщины, более красивой, чем моя мать. А когда я вырос, я повидал много людей, я всегда удивлялся, как мой отец смог удержать ее. Я тогда понял, почему она все время сидит дома или находится вблизи его. Она никогда не ходила даже на рынок, куда обычно ходили все женщины.
– Что привело тебя так поздно, брат Иохансен? – спросил отец.
Тех, в ком мы не были уверены, мы всегда говорили «брат», как это предписывалось законом. Я ненавидел это слово. Мне казалось, что оно означает врага.
– Я преследовал свинью, – ответил Пит. – Она побежала в том направлении, – и он махнул рукой в сторону рынка. При этом движении плащ его приоткрылся и он выронил пустой мешок. Я сразу понял, что это именно он заглядывал в наше окно. Пит схватил мешок с плохо скрытым замешательством и затем он протянул мешок отцу.
– Это твой мешок, Брат Юлиан? – спросил он. – Я нашел его у твоей двери и решил зайти и спросить.
– Нет, – сказал я, не дожидаясь ответа отца. – Это наверное мешок того человека, которого я видел недавно. Но он нес полный мешок. Он шел по тропинке к мосту. – Я посмотрел прямо в глаза Пита. Тот сначала вспыхнул, затем побледнел.
– Я не видел его, – поспешно сказал он. – Но если этот мешок не ваш, то я возьму его себе. Во всяком случае это не такое большое преступление, если я буду хранить его у себя. – И затем, не говоря больше ничего, он повернулся и вышел.
Теперь нам стало ясно, что Пит видел знамя. Отец сказал, что бояться нечего, что Пит хороший человек, но ни Джим, ни Молли, ни мать не разделяли его мнения. Джим и Молли ушли домой, а мы стали готовиться ко сну. Отец и мать занимали спальню, а я спал на волчьей шкуре в большой комнате, которую мы называли гостиной, Третья комната была кухней. Там мы обедали.
Мать заставила меня раздеться и одеть шерстяное белье. Я знал, что другие мальчики спят в том, в чем ходят днем, но у моей матери был по этому поводу бзик: она заставляла меня раздеваться на ночь, часто мыться. Зимой раз в неделю, а летом я много купался, так что можно было не мыться. Отец тоже заботился о чистоте. У Калькаров все обстояло иначе.
Зимой я одевал нижнее белье из шерсти. Летом же я спал голый. Вся наша одежда и обувь были сделаны из овечьей шерсти и овечьих шкур. Я не знаю, что бы мы делали без овец. Они давали нам все: и пищу, и одежду. Ни зимой, ни летом я ничего не носил на голове: у меня были очень густые волосы, подстриженные ровным кружком чуть пониже ушей. Чтобы волосы не падали на глаза, я стягивал их кожаным шнурком.
Я едва успел сбросить тунику, как совсем близко услышал лай собак. Мне показалось, что они возле овчарни. Прислушавшись, я услышал крик – женский крик ужаса. Он доносился откуда-то от овчарни. Дикий лай адских псов не прекращался. Я не стал больше ждать, схватил свой нож и палку. Нам было разрешено иметь ножи с лезвием не более шести дюймов длиной. То, что я сейчас схватил, было моим единственным оружием. Однако лучше это, чем ничего.
Я выбежал через переднюю дверь и бросился к овчарне, откуда доносились крики женщины и злобный лай собак.
Пока я бежал, мои глаза привыкли к темноте и я рассмотрел человеческую фигуру, которая висела на крыше. С крыши свешивались ноги и нижняя часть туловища. Четыре собаки с остервенением прыгали вверх, а пятая, крепко стиснув зубы висела на ноге, стремясь стащить человека вниз. Я бросился вперед, крича на собак, те, что прыгали, остановились и повернулись ко мне. Я хорошо знал характер этих собак и теперь ждал нападения. Ведь эти собаки совсем не боялись человека. Но я бросился вперед так стремительно и решительно, что собаки зарычали, повернулись и побежали.
Та, что висела на ноге, стянула человека на землю до того, как подбежал я. Она повернулась ко мне и, стоя над своей жертвой, грозно оскалила страшные клыки. Это был огромный зверь размером со взрослую овцу. он мог бы легко справится с несколькими мужчинами, тем более плохо вооруженными. В обычное время я уступил бы место боя, но сейчас ставкой была жизнь женщины.
Я американец, а не Калькар. Эти свиньи могут бросить женщину в опасности, чтобы спасти свою шкуру. А я привык ценить женщину. Ведь в нынешнем мире они представляли ценность нисколько не меньшую, чем корова, свинья или коза.
Я смотрел на этого ужасного зверя и понимал, что смерть рядом. Краем глаза я заметил, что и остальные собаки подходят ближе. Для размышления времени не было и я бросился на собак с палкой и ножом. Под могучей грудью собаки я увидел расширенные от ужаса глаза девушки. Я и раньше не думал предоставлять ее своей судьбе и уклониться от смертельного боя, но после этого взгляда я не оставил бы ее даже если бы сто смертей стояли у меня на пути.
Зверь присел на задние лапы, а затем прыгнул, стремясь вцепиться мне в горло. Палка была бесполезна и я бросил ее, чтобы встретить нападение ножом и голыми руками. По счастью пальцы моей левой руки сразу схватили чудовище за горло, но столкновение было слишком сильным и мы оба упали на землю. Я оказался под собакой, которая страшно рычала, старалась вцепиться в меня клыками. Держа ее пасть на расстоянии вытянутой руки, я ударил в грудь собаки ножом. Боль от раны взбесила пса, но я к своему удивлению мог удержать его, и более того, мне даже удалось подняться сначала на колени, а затем и на ноги.
Я всегда знал, что силен, но до этого момента не подозревал какой гигантской силой наградила меня природа. Ведь раньше мне никогда не приходилось напрягать все силы.
Это было как бы откровение с небес для меня. Я улыбнулся и в этот момент произошло чудо. Из моего разума вдруг испарился страх перед людьми и перед этими чудовищами. Я, который был рожден в мире страха, подозрительности, недоверия, я Юлиан Девятый на двадцатом году жизни потерял свой страх. Я познал свое могущество. А может взгляд этих двух нежных, полных ужаса и мольбы глаз пробудил во мне отвагу.
