Козырев взял конверт и положил его на столик перед собой.
— Мать говорит, что она была знакома с вами, и, узнав, что я буду представлять журнал «Вселенная» при Звездном Совете, решила напомнить о себе.
— Это похвально, Чарлз, — сказал Козырев. — Но я не понимаю, почему астрофизик вдруг стал журналистом?
— Если академика Козырева интересует жизнь рядового астрофизика — я готов исповедаться перед ним.
Козырев вскрыл конверт. Писала та, которая когда-то оставила его. Она представляла ему сына. Между строками звучало: она помнит прошлое и сожалеет, что ее первая любовь внезапно оборвалась. Сын будет счастливее матери. Он не расстанется с любимой ради далекого звездного мира. Она так его воспитала.
Она не искала протеже. Она просила дать ее сыну «достойную информацию» и уверяла, что он «оправдает внимание к нему: он талантлив».
В ее просьбе не содержалось ничего худого. И все-таки глухая антипатия проснулась в Козыреве, и он не мог сразу определить ее причин. Впрочем, причин для антипатии было более чем достаточно. Чарлз — сын той женщины, которая бросила его. Чарлз оставил астрофизику для журналистики — это было непонятно. Наконец, Чарлз и Мадия помешали его встрече с женщиной, которая оказалась странно дорогой ему. Из-за сходства с той, первой? Едва ли…
О многом хотелось теперь подумать Козыреву. Он не чувствовал себя Председателем Звездного Совета, — он был просто человеком. Опять прежние мысли являлись к нему. Нет, его испытательная ракета вовсе не замедляла темпа жизни. На Земле и в его ракете время текло, в общем, почти одинаково. Он вернулся на Землю спустя девять лет. человеком, постаревшим на девять лет жизни, — не больше и не меньше, чем она. Просто он ждал, она не захотела его ждать, — в этом все дело… У него нет вины перед нею — то, что он делал, диктовалось высшими интересами человечества. Она не захотела понять этого, и он не находил для нее слов оправдания.
И все-таки она была права. Никто не требовал от нее девятилетнего ожидания. Чувство есть чувство. Оно приходит и уходит. Есть даже какая-то древняя поговорка, ее трудно припомнить… Что-то вроде: с глаз долой — из сердца вон.
Все было так. Ему нельзя было переложить чувство боли и горького разочарования в своей любви на этого молодого человека. Но он не мог не делать этого, хотя старался быть объективным.
Он попросил разрешения уйти и вышел из ресторана.
— Академик не лишен такта, — сказал Эллиот. — Во время уйти — типичная английская традиция. — Он улыбнулся. На его загорелом лице белые зубы казались еще белее. — Забавно: я совсем недавно узнал, что именно Козырев — автор «Звездного блюза». Блюз меня поражает.
— Чем? — удивилась Мадия.
— Дерзостью! Вы не забыли слов? Я не помню их в ритмической последовательности, — кстати, почему наши поэты отказались от рифм? — но помню мысль. Кажется, так: «Когда я рядом с тобой — я рядом со Вселенной. Ты знаешь, о чем говорят звезды? Вселенная создала человека, чтобы он изменил Вселенную. Человек, ты высшее чудо огромного мира, пылинка, в котором Земля…» Я не утомил вас этим нудным пересказыванием? Нет? А дальше, дальше: «Когда я рядом с тобой, я готов послать вызов Вселенной, и я покорю ее и сделаю прекрасной…» Разве это не дерзко?
— Это хорошо или плохо, Чарлз?
— Я люблю дерзость, но… не до вселенской степени… Если говорить правду, то я затеял весь этот разговор ради первых строк песни. Помните: «Когда я рядом с тобой…»
— Знаете, Чарлз, это…
— Верно, Мадия, это — объяснение в любви. Я хочу, чтобы вы стали центром моей Вселенной…
— О, как это высоко! Но вы же не сторонник завоевания Вселенной.
— Образ, Мадия… Как образ…
— А что вы предлагаете?
— Землю. Да, нашу старушку Землю и нашу Солнечную систему, не больше… Постойте, Мадия. — Эллиот поднял руку, заметив, что девушка пытается возразить ему. — Я не хочу препятствовать вашей работе в галактической связи, хотя время для нее еще не пришло. Пока, повторяю, я предлагаю вам Землю. Попокатпетль и Кукисвумчорр…
— Мексика и Мурман? — Мадия улыбнулась.
— Да. Флорида и Крым. Килиманджаро и Казбек… Бонцы и Хива… Если хотите: Марс и Венера…
— А дальше?
— Я вас не понимаю, Мадия…
— Я вас тоже, Чарлз. Пришло время, когда наша Солнечная система становится базой для дальних галактических связей. И…
— Ах, вы об этом!.. Мадия, галактическая связь — дело далекого будущего. Я пишу книгу об этом. В ней я излагаю свою точку зрения на то, следует ли нам идти в поход на Галактику… Впрочем, не только свою точку зрения… Ладно, к черту книгу. Скажите главное…
— Главное — для вас?
— Да. Я нравлюсь вам?
— Предположим…
— Вы будете моей женой?
— А вы даете срок подумать об этом?
— Мадия! — Эллиот сжал руки девушки в своих крупных ладонях. — Конечно. Только — не очень большой.
Из Хабаровска Игнат Лунь полетел в Ташкент. Там на заводе «Звездолетстрой» он провел пять месяцев. Он поднимался на строящийся звездолет, беседовал с конструкторами. Звездолеты строились по проекту академика Тарханова. Корпус корабля, обшитый звездолитовой пленкой, мог противостоять не только космическим лучам и метеорному дождю, но и излучениям и температурам атомного взрыва. Он мог спокойно войти в верхние слои Солнца, температура которых достигала шести тысяч градусов.
Один кубический сантиметр звездолита весил около тонны.
В Ташкенте Игнат встретил своего друга Александра Шагина, механика кибернетических машин, с которым три года жил на Венере. Шагин приехал в Ташкент в отпуск и поселился на восточной даче звездолетчиков. Теперь друзья сидели на веранде дачи, беседуя о будущем полете Игната на Лорию.
Александр Шагин полулежал в кресле, втиснув крупное тело между подлокотниками.
— Чем режут звездолит? — рассеянно спросил он.
— Пи-мезонными лучами.
— Слушай, Игнат, будем думать об отдыхе. Ты сейчас никакими звездолитами меня не соблазнишь. Позавчера проездом в Москву был здесь Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. Мы учились когда-то в одном лицее. Он предлагает великолепную охоту на озере Мухтель. Это не в заподведнике, где-то рядом.
Лунь поднялся и подошел к окну. Третий день лил дождь. Капли тихо стучали по бетонированной дорожке и шелестели в листве. Он вдохнул в себя сырой воздух и выставил руку под дождь.
— Завтра вылетим, Игнат, — продолжал Шагин. — Будет отличная охота.
— Отстань, Саша. — Лунь остановился перед старинной картиной, висевшей на стене между двумя окнами.
Широкая река. Плывет судно. На палубе — трое: молодая женщина с девочкой на руках, рядом — широкоплечий моряк. Он положил на плечо женщины крепкую сильную руку. Судно плывет навстречу рассвету. На лицах всех троих — ожидание счастья, а, может быть, и само счастье…
