В глазах Генри сверкнула искорка торжества, когда он обратился к Мастерсону:
И что же ты теперь скажешь? Твоя жена не в себе с тех пор, как попала в давку на злополучной демонстрации против НЛО — той, что фанатики устроили в Пауэлл-сквере, верно? Никто из нас не защищен от чего-нибудь подобного.
В этот момент на улице раздалось нестройное пение, сопровождаемое звоном бьющегося стекла. Похоже, что неподалеку били окна.
Как отклик на наружный шум, из глубины квартиры послышался какой-то птичий вскрик Трейси. Фред Мастерсон тут же устремился прочь из гостиной.
Оставшиеся в комнате с замиранием сердца прислушивались к уличной кутерьме, а Трейси все громче и громче выкрикивала одно лишь слово — «Нет!».
Вернувшаяся в гостиную Джозефина в изнеможении оперлась о косяк и тихо проговорила:
— Не беспокойтесь о Трейси — как только таблетки подействуют, она заснет. А что творится на улице? — Она обвела всех взглядом и, поскольку никто не ответил, повторила вопрос — снова с тем же результатом.
Вскрикнув еще раз, Трейси затихла.
Оторвавшись от косяка, Джозефина прошла в комнату.
— Что надо этой толпе? Кто они? — Но в гостиной по-прежнему царило молчание.
А за окном между тем пение набирало силу, и вот уже мощный хор торжественно выводил устрашающие слова, напоминавшие гимн торжествующего зла:
«Землю хотят захватить чужаки.
Чувствуем хватку враждебной руки.
Небо закроем и Землю запрем,
Всех чужаков уничтожим, сотрем!
Так зажигайте же мщенья огни —
Нашей Землей мы владеем одни!
Слышите истины радостный глас:
Наша Земля — только для нас!»
Теперь Джозефина Райн ответила сама себе: — Это Патриоты. — И снова никто не сказал ни слова.
Оглушительное пение громыхало прямо под окнами.
Внезапно погасший свет погрузил гостиную в непроглядный мрак. И тем невыносимее были вновь возобновившиеся крики Трейси. Вскоре их сменили слабые всхлипы, а затем смолкли и они: похоже, несчастная все-таки уснула.
Молчание в комнате нарушил хриплый голос Сиднея Райна:
— Мерзкие вирши и омерзительное исполнение. Гадость какая. — Он прокашлялся, словно слова царапали горло.
Казалось, от рева множества глоток трясутся стены. И вдруг пение внезапно оборвалось, его сменил топот бегущих ног, какие-то выкрики — и душераздирающий вопль боли.
— Ну-ка, что это там? — невозмутимо проговорил дядя Сидней, вставая со своего места и протягивая руку к управляющей шторами кнопке.
— Нет! — в ужасе взвизгнул Джеймс Генри.
Желая остановить старика, Райн стремительно кинулся к окну.
Но их совместные старания не увенчались успехом: шторы уже разъехались в стороны.
Исчезла хрупкая преграда, создававшая иллюзию защищенности, и безумная ночь влилась в комнату.
Темную гостиную озарило мерцавшее пламя тысяч факелов. Оно выхватило из мрака привставшего с кресла Генри, замершего посреди комнаты Райна, темные фигуры неподвижно застывших у стены сестер и окаменевшую Джозефину.
Только дядя Сидней, продолжив начатое, выглянул наружу. Райн непроизвольно отметил, что дом напротив словно бы вымер: за стеклами окон — ни огонька.
А страшные вопли одинокого голоса становились все невыносимее.
И снова молчание людей в гостиной нарушил дядя Сидней, но на этот раз в его словах слышался неподдельный ужас:
— Господи, Боже мой! Святая Дева!
Вытянув шею, Джозефина Райан шепотом спросила:
— Дядя Сидней, что случилось? Тот молча смотрел вниз.
Тогда женщина шагнула к окну и, словно перед прыжком в воду, сделав глубокий вдох, тоже выглянула наружу.
Казалось, то, что она увидела, не раз происходило в фильмах ужасов. Но здесь действие разворачивалось по-настоящему. И в нем участвовали не актеры.
Беснующаяся толпа выволокла из дома напротив юношу никак не старше двадцати лет. Мерзавцы распяли его на деревянной двери, прислоненной к вышке линии электропередачи, облили бензином и подожгли.
И теперь, образовав кольцо вокруг испускавшего предсмертные вопли человека, толпа заворожено глядела на дергавшееся в муках тело. Задние, также жаждавшие насладиться небывалым зрелищем, напирали на передних, выталкивая их к самому огню, те сопротивлялись, упираясь ногами в мостовую, и на какое-то время замирали — опустившийся на корточки первый ряд зевак и привставшие на цыпочки остальные.
Толпу составляли сравнительно молодые — от тридцати до сорока лет — мужчины в длинных темных балахонах. Но кое-где мелькали и юные женские лица. И вот одна из них — с коротко остриженными белокурыми кудрями — завыла в исступлении:
— Пылай, чужак, пылай!
Толпа вокруг нее принялась притопывать, выкрикивая понравившиеся слова:
Пылай, чужак, пылай! Гори и догорай! Обуглившееся тело изогнулось в последний раз — страдания несчастного юноши окончились.
Неистовство толпы пошло на убыль. Похоже, чувство, испытанное этими подонками, было сродни вожделению: оно утомило их, лишило сил — и теперь они сидели возле кострища, тяжело дыша и отирая пот с покрытых жирной сажей лиц.
Снова пальцы Сиднея Райна коснулись кнопки, шторы сомкнулись, и старик грузно опустился на стул. Будто и не было ни дымного света факелов, ни чудовищного жертвоприношения на алтарь ненависти, ни жадной до порочных ощущений толпы.
Хотелось заткнуть уши, чтобы уж заодно и ничего не слышать — ни треска пламени там, внизу, ни говора взбудораженных нелюдей.
Так же внезапно, как и погас, включился свет — и Джозефина смутно порадовалась, что этого не произошло минуту назад. В горле пересохло от пережитого ужаса, и она отправилась на кухню, чтобы утолить жажду.
Бессильно уронив руки между колен, дядя Сидней молча смотрел в пол, вглядываясь в одну ему ведомую точку. Из состояния созерцательности его вывел недружелюбный вопрос Джеймса Генри:
— С какой стати ты вылез в окно? Чего хотел добиться этим? Говори, старый дуралей!
Не отрывая взгляд от пола, Сидней Райн слегка приподнял тощие плечи и медленно проговорил:
— Так уж случилось. Какой смысл выяснять это теперь?
Но как ты посмел рисковать присутствующими здесь, особенно спокойствием женщин? — не унимался Джеймс.
Только теперь Сидней поднял голову, его звенящий голос выдал всю глубину чувств, скрытых под маской спокойствия:
— Почему такой вызывающий тон, Генри? На твой вопрос пусть ответят они. — Он ткнул пальцем вниз. — То, что ты видел, было на самом деле, разве не так?
