Славный был день, к нему я еще не раз буду мысленно возвращаться.
А ночью пошла кровь.
Нe смыкая глаз, я едва дотянул до рассвета, а за утренним кофе попытался обиняками выведать у вашей мамы, что ожидает русского, которому случится в Англии заболеть.
- Если вы ждете ребенка и специально приехали в Англию рожать, у вас, конечно, никто не станет принимать роды бесплатно, говорила ваша мама. - Потому что вы не могли этого не предвидеть. И все же у нас не как в Соединенных Штатах. (Я уже не в первый раз замечал, что дело чести для истинного британца или британки - уколоть при случае Америку.) Там, если даже вы попали на улице в аварию, врач первым делом поинтересуется насчет страховки и может так и оставить вас лежать на дороге...
К автобусной остановке меня, конечно, подвезли на машине. Морщась от боли, я уже занес ногу на ступеньку, и тут, нечаянно оглянувшись, увидел на лице вашей мамы то же выражение растерянной доброты и беспомощности, что поразило меня в вашем фотопортрете. Она словно хотела сказать: Я старалась как могла и сама не знаю, почему из этого вышло так мало толку. Я не выдержал, вернулся и обнял ее. Она вдруг радостно засмеялась. Пока автобус разворачивался, я все смотрел, как она тяжело шла под своим широким черным зонтом к машине, опустив голову и чему-то про себя сосредоточенно улыбаясь. Я еще не знал, что вижу ее в последний раз...
В Оксфорде сильный ветер. Над прямоугольниками колледжей с их зубчатыми стенами, башнями и шпилями, над библиотеками, музеями, гостиницами, магазинами, ресторанами, банками - всюду полощутся большие разноцветные флаги с гербами. Это похоже на далекое воспоминание картинку из чудесной раскрашенной книжки или детский сон. Из высокого стрельчатого окна моей спаленки на третьем этаже я вижу почти полгорода и еще - квадрат зеленого двора подо мной, ограниченный массивными замшелыми стенами красновато-песочного цвета и правильно расчерченный асфальтовыми дорожками. Там пробегают студенты, чинно шествуют профессора в потертых пальто и шляпах, обмениваются при встречах звонкими приветствиями деловитые местные красавицы. Для них это каждодневная жизнь, рутина, они едва ли задумывались когда-нибудь, что живут в городе чужих снов.
Никогда не забуду, как вы, моя дорогая, узнав о моем нездоровье, несли мне из своей академической квартиры через весь двор плитку, кастрюлю и чайник. Благодаря вам я мог хотя бы нормально питаться. С утра в моем кабинете варилась на электроплитке традиционная овсянка; в обед я обычно готовил картофельное пюре с маслом и иногда позволял себе побаловаться фруктовым йогуртом или апельсином; ближе к вечеру пил чай с печеньем. Всего на два фунта в день - иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Сказывались и полноценные обеды за Нigh Table2, дважды в неделю дозволенные мне за казенный счет как гостю, и отборные напитки за этими обедами; только тут я впервые убедился, что вино может не только отравлять, к чему мы в России так привыкли, но и лечить.
Единственным развлечением, какое я мог позволить себе в те дни, были короткие прогулки в ближних окрестностях колледжа. Как-то во время одной из таких прогулок, глядя по привычке все больше себе под ноги, я обратил внимание, что гранитные плиты, которыми была выложена мостова возле небольшой часовни, - это не простые плиты, а уложенные вплотную друг к другу прямоугольные надгробные камни с полустершимися от времени и ног прохожих надписями:
John Davis, died Feb. 17, 1837, aged 76 years.
Stephen Davis, died Sep. 20, 1837, aged 38 years.
Eliz. wife of J. N. Davis, died Mar. 5, 1840, aged 77 years...
Я был моложе, чем Джон Дэвис в день его смерти, но уже старше покойного Стефена.
Валяясь с книжкой в постели, помешивая на плиточке кашу или стирая в раковине запачканное кровью белье, я все больше думал о том, что никогда не смогу вернуться к прежней жизни. Мне уже не заняться ремонтом старого дома в Солигаличе, где мы с женой мечтали проводить отпуска, не поехать на море или в горы, даже не отправиться в лес по грибы. Лучше уже не будет; оставшиеся силы придется тратить на то, чтобы как можно дольше не становилось хуже.
Госпиталь, куда меня направили из городской поликлиники, располагался в пригороде Оксфорда. В регистратуре сидели на стульях вдоль стен неважно одетые люди с землистым цветом лица, мало похожие на коренных англичан. Бормотали старики, разговаривая сами с собой. Женщины знакомились и рассказывали друг другу о своих болезнях. Между стульями бегали без присмотра чумазые дети. Это было похоже на зал ожидания провинциального российского вокзала.
- Вы знаете, что наша клиника платная? - строго спросила подсевшая ко мне сухопарая женщина в голубом халате, раскрывая на коленях папку с бумагами. - Распишитесь вот здесь.
Я приехал в Оксфорд по официальному приглашению, - пролепетал я. - У мен нет денег.
- Вы остановились в колледже Св. Девы Марии?
Да.
- Хорошо. Мы пришлем счет туда.
Я задумался. Мне дали небольшой грант, из которого сразу вычли квартирную плату. Остальное частями выдавалось на руки. Если в колледж придет счет, его покроют из остатков моих денег, которые были расписаны до последнего пенса. Я скосил глаза в бумагу и увидел сумму.
- Речь идет, насколько понимаю, о двадцати фунтах?
Это только за консультацию. Процедуры оплачиваются отдельно.
Лучше бы она этого не говорила!
- Боюсь, колледж не станет оплачивать мои больничные счета, - попытался схитрить я.
Тогда вам придется заплатить самому. Распишитесь.
Я не шевельнулся и впал в привычное оцепенение.
Прошло время. Наконец она спросила:
- С вами все в порядке?
- Я не буду платить, - повторил я упавшим голосом. И колледж тоже не будет. Тут не может быть никаких сомнений.
Сейчас она захлопнет свою папку и уйдет. Что ж, я сделал выбор.
- Это я уже поняла, - терпеливо сказала она. - Вам надо лишь поставить свою подпись.
- И тогда меня примет доктор?
- Конечно.
Но кто будет платить?!
Ее взгляд говорил, что мне надо лечиться совсем от другой болезни.
Меня провели в кабинет с кушеткой, покрытой узкой бумажной простыней.
Вы не возражаете, если здесь будет присутствовать практикант? - спросил доктор для проформы.
Конечно, не возражал.
Потом я боком лежал на простыне, неудобно поджав ноги, а они что-то делали у меня сзади. Вначале было неловко и стыдно; почему-то казалось, что свежие носки, надетые мной перед самым выходом из дома, пахнут потом. Минуту спустя я про все забыл и едва не кричал от боли. Short instrument... Long instrument, - доносились слова доктора, предназначенные то ли для моего успокоения, то ли для вразумления практиканта.
Доктор вышел, практикант остался за моей спиной, придерживая разрывавший мне кишку short instrument.
