Даниэль Клугер - Сатанинская пристань

– Ну и что? – он невесело усмехнулся. – Просто привычка… Кстати, ты куда-то торопился. Не скажешь ли, куда именно?

Я поднялся на ноги. Он тоже встал.

– Не скажу, – сказал я. – Не твое дело. Ты не отвечаешь на мои вопросы, с какой стати я должен отвечать на твои?

Бродяга зябко потер руки.

– Ты прав, – сказал он. – Видишь ли… мм… как бы тебе сказать… Вобщем, меня считают сумасшедшим.

– Кто считает? – собственно, ничего удивительного в этом не было.

– Все. Все считают. Главное – не кто, а почему.

– И почему же?

Он отвернулся.

– Думаю, ты не поверишь.

– Поверю.

– Видишь ли… ну-у… – он снова повернулся ко мне. – Я участвовал в одной из войн… вроде вчерашней, но не вчера, а пару лет назад…

– На чьей стороне?

Бродяга удивленно воззрился на меня.

– На чьей стороне? – брови его поползли вверх. – Понятия не имею. Да это и неважно. Сейчас, во всяком случае.

Я так не думал, но промолчал.

– Вот, – сказал он. – Послушай, если ты не торопишься, давай присядем.

– Земля холодная, – сказал я. – Я замерз.

– Холодная? – рассеянно повторил он. – Да, действительно… Видишь ли, в ту войну меня однажды занесло… Занесло на вокзал. Знаешь, что это такое?

– Еще бы!

В нашем доме это место называлось «Сатанинская пристань».

Бродяга промурлыкал:

– Это тоже ты сочинил? – спросил я.

Бродяга покачал головой.

– Один мой приятель.

– А он где?

– Не знаю…

– Там очень страшно?

– На вокзале?

– Где же еще.

– Очень.

– Почему? – я спрашивал, а у самого поджилки тряслись от страха. Железнодорожный вокзал. Проклятое место и для всех запретное.

– Не знаю, – сказал бродяга. – Это очень трудно передать. Почти невозможно.

– А ты попробуй.

– Н-ну вот… – его подвижное лицо застыло. – Там легко сойти с ума. Чем дольше стоишь на перроне, тем страшнее делается. Это даже не страх. Будто ледяная рука сжимает сердце. И не отпускает. Я хотел убежать – и не мог сделать ни шагу. Ноги как-будто примерзли к перрону… – он замолчал. – Расписание, – бродяга повернул ко мне растеряное лицо. – Вот что меня доконало окончательно. Расписание на стене… Я не сразу понял, что это … Какие-то слова в столбик, какие-то цифры. И вдруг меня осенило: это же названия городов… Часы на башне… Я подумал: что, если они существуют? Ведь совсем нетрудно проверить. Нужно только дождаться поезда и сесть в него. Ничего больше.

Мне казалось, что его растерянность, его страх передаются мне, что это мое сердце сжимают ледяные когти, что это мои ноги прирастают к перрону.

– И что же? – тихо спросил я. – Ты дождался поезда?

Он молча покачал головой.

– Почему?

– Мне было страшно. Самое страшное там знаешь, что?

– Откуда мне знать.

– Рельсы. Железные пути, занесенные песком, идущие из бесконечности в бесконечность… – бродяга помотал головой, словно отгоняя воспоминания. – Это было ужасно.

Он вздохнул, лицо его вновь обрело подвижность.

– Ну вот, – сказал он. – Я, кажется, ответил на твой ворос. Теперь твоя очередь.

– У меня есть дело, – мрачно ответил я.

– Какое?

Я молча показал ему пистолет. Бродяга помрачнел, по=моему, куда сильнее меня.

– Все ясно, – сказал он, и лицо его вновь застыло. – Вот оно что. Вот оно как. И куда же ты теперь?

– На Рынок. Или за Рынок.

– Знаешь там кого-нибудь?

Я кивнул.

– И убьешь?

Я снова кивнул, но уже не так уверенно. Мне снова стало душно, в горле – комок.

Он пристально посмотрел на меня.

– Ну-ка, дай мне, – бродяга протянул руку, и я отдал ему пистолет. – Вот так, – сказал он. – Вот так-то лучше.

Странно, но, отдав ему пистолет, я почувствовал облегчение.

– А теперь можешь идти.

Куда мне было идти? Ни домой, ни в южный район я не мог идти безоружным. Дома обожаемый Валек начал бы нудить о сыновнем долге, а за Рынком… Перед моим взором вновь предстало искаженное ненавистью лицо дяди Моей Девушки.

– Отдай пистолет, – сказал я. Бродяга хмуро взглянул на меня, хмыкнул и ничего не сказал.

– Отдай, – повторил я. – Я не пойду с ним на Рынок, обещаю.

Придя домой, я молча отдал пистолет Вальку, нашел угол потемнее и завалился спать.

Все пространство до самого горизонта заполняли цветы. Разные – желтые, красные, белые. Больше всего было белых, остальные казались редкими разноцветными точками на белом полотне. Небо у горизонта сверкало белизной, и белизна цветов сливалась с небесной.

Из ослепительного сияния горизонта медленно плыла ко мне женщина. Ее золотистые волосы плавно струились по тонкому прозрачному воздуху. Улыбаясь, она что-то говорила мне, я видел, как шевелятся ее губы, но ни один звук не долетал до меня.

Сияние неба начало меркнуть, цветы поблекли. Все стало серым, потом темно-серым и, наконец, черным. Чернота растворила, размыла идущую женщину, только волосы еще какое-то время сверкали в глубокой тьме золотой искрой…

Кто-то решительно потряс меня за плечо. От этого сон почти мгновенно пропал, но я никак не мог открыть глаза.

– Вставай, некогда мне с тобой возиться.

Не открывая глаз, я попытался приподняться.

– Не притворяйся, открой глаза! – это был голос рыжего Валька. Я с трудом разлепил тяжелые веки и молча воззрился на него.

– Что ты уставился? – тут недовольное выражение его лица несколько смягчилось. Не знаю, что усмотрел он в моем взгляде, но добавил: – Ладно, я тебя понимаю, вобщем-то ты молодцом. Хотя это тоже не дело – дрыхнуть полдня и всю ночь.

Видимо вчера, когда я без разговоров вернул ему пистолет, он ничего не понял и решил, что я сделал все так, как они хотели. Во всяком случае, сейчас он протягивал мне кожаную перевязь с мечом в ножнах. Ножны были украшены медными кольцами.

Я сел на кровати.

– Это кому?

Валек широко улыбнулся:

– Тебе, кому же еще? Классный клинок, правда?

Меч как меч. Не нравился он мне так же, как и любое другое оружие.

– Надень, что смотришь?

Я поднялся, заправил влажную от пота рубаху в штаны и перекинул перевязь через правое плечо. Меч был довольно тяжелым. Я поправил перевязь и выжидательно посмотрел на Валька.

Он отошел на два шага и внимательно меня осмотрел. Довольно осклабился.

– Сойдет, – сказал он. – Типичный юный гвардеец, только значка не хватает. Ничего, все впереди. Меч можешь носить, дарю. Нам пора.

Я никуда не собирался идти сегодня. Конечно, это ничего не значило. Обычно кто-нибудь решал за меня, что я должен делать или чего не делать.