Кэндис не оборачивается; ее глаза прикованы к Кольцу.
Зря стараешься. Феромоны Мануэля передают сарказм.
Возразить нечего, и мы отворачиваемся, разглядывая пустынную местность за окном.
Научная ярмарка проходит в огромном здании, построенном еще в прошлом веке. Здесь многолюдно, почти как в школе — кластеры стоят плечом к плечу; мысли путаются в густом от феромонов воздухе.
Мы разыскали свой павильон, зарегистрировались и отправились бродить по ярмарке. Наш доклад только после обеда, сразу же за выступлением Кэндис.
Опять она нас обскакала.
* * *
В три часа пополудни павильон, где представляют свои доклады школьники, забит до отказа, причем не только участниками. Здесь и Матушка Рэдд, и доктор Томасин. Мы заметили несколько профессоров из Института, в том числе доктора Такери и доктора Харону.
Мы выступали в биологической секции, и поэтому нам пришлось выслушать десяток докладов о мышах в лабиринте и усовершенствовании хлорофилла, прежде чем наступила очередь Кэндис.
Она поднялась по ступенькам на трибуну — бледная, ссутулившаяся.
Она еще нездорова.
Мы соприкоснулись запястьями, чтобы не мешать окружающим.
Кэндис вставила кубик в проектор, и на экране за ее спиной появилось название работы.
Она сделала ошибку в слове «руфиколлис»!
— Тише!
— Извините.
— Я… — начала Кэндис. — Я… Меня зовут Кэндис Тергуд. Затем на глазах у всех она сменила интерфейс и начала снова:
— Я Кэндис Тергуд, и мой доклад посвящен… — Она оглянулась на экран и умолкла.
Потом она еще раз сменила интерфейс, и я почувствовала витающие над залом мысли.
— Я Кэндис Тергуд. Название моего доклада. — Кэндис била нервная дрожь. Лицо блестело от пота. Она прикоснулась к кубику, и на экране замелькали кадры с утятами. Наверное, видеофильм предполагал комментарии, однако Кэндис молчала. Стояла как истукан.
Нет, нет! Говори же!
Прошла минута, и тут со своего места встал доктор Томасин.
Кэндис не отрывала от него взгляда, пока он поднимался по ступенькам; я чувствовала исходящие от него феромоны спокойствия. Но запах страха, который распространяла Кэндис, был сильнее. Не дожидаясь, пока доктор приблизится к ней, она бегом спустилась по лестнице с другой стороны сцены и ринулась к двери.
Идем! передала я. Мы должны ей помочь.
— Следующий докладчик Аполло Пападопулос.
Наша очередь!
Но ей нужно…
Достигнув консенсуса, мы направились к сцене.
* * *
В тот вечер на ферму возвращались только мы и Матушка Рэдд.
— Я хотела бы помочь, — сказала Меда, когда мы забрались в автобус.
— Доктор Томасин делает все, что требуется в таких случаях.
— Ладно.
Похоже, от нее не ускользнуло наше мрачное настроение, особенно мое. Я мучилась угрызениями совести из-за того, что мы не бросились на помощь Кэндис.
Да, у нее скверный характер, но она наш друг и переживает трудный период. Никакая награда не компенсирует страданий друга.
Она нам не друг.
Я повернулась к Мануэлю и дала волю гневу. Он отпрянул, затем призвал к консенсусу.
Даже если и не друг — ей все равно была нужна наша помощь, передала я.
Я швырнула в него своей наградной ленточкой, промахнулась, и ленточка упала на пол где-то впереди автобуса. Матушка Рэдд посмотрела на ленточку, потом перевела взгляд на нас, но мне было наплевать — даже когда Стром выплеснул в воздух феромоны смущения.
Во всем зале не нашлось ни одного человека, кто пришел бы ей на помощь. Ни одного. Это должны были сделать мы.
Запах смущения усилился — теперь он исходил от Мануэля и остальных.
Она испугалась. И убежала, потому что никто ей не помог. А теперь она вообще неизвестно где!
Наконец они признали мою правоту. Остаток пути до фермы мы не проронили ни слова.
Войдя в дом, мы обнаружили в электронной почте счет за услуги такси.
— Она тут. Взяла такси, — сообщила Меда.
Мы заглянули в ее комнату, обыскали весь дом — Кэндис нигде не было. Потом проверили сарай и лабораторию. Матушка Рэдд позвонила доктору Томасину, а мы побежали к озеру, но остановились, услышав громкое кряканье утят Строма, которые требовали, чтобы их выпустили из клетки. Получив свободу, птенцы торопливо заковыляли в сторону озера.
— Куда это они?
— Наверное, они больше не считают Строма матерью.
На озере Кэндис тоже не было. Мы стояли и смотрели в разные стороны, пытаясь отыскать хоть какой-то след Кэндис, угадать, где она может прятаться. Надеюсь, с ней ничего не случилось.
— Смотрите!
Из леса выходила утиная стая — наши утки, все до единой.
— Что они делают?
Утята доковыляли до нас и сгрудились у наших ног.
— О боже, теперь все они привязались к нам.
Птенцы закрякали, причем не по отдельности, а в унисон: с паузами, в постепенно убыстряющемся ритме.
Потом повернулись и зашагали в сторону леса. Мы последовали за ними.
Кластер из целой стаи?
Мы пробирались сквозь кустарник, стараясь не отставать от цепочки маленьких пушистых комочков. Сквозь заросли утята пробирались быстрее, чем мы.
Деревья расступились, и впереди показалась поляна. На земле лежала Кэндис.
— Нет!
Все семеро были бледными и липкими от пота, часто и неглубоко дышали.
Смотрите, как ввалились щеки.
И кожа как папиросная бумага!
На висках просвечивала синяя паутинка вен.
Пока мы осматривали Кэндис, утята сгрудились вокруг нас.
Мы отыскали более легкую дорогу и отнесли всех семерых на ферму — в три приема, два раза по три девочки и мальчика последним. Очень не хотелось разлучать их, но Кэндис все равно отключилась, а нам нужно было как-то доставить ее домой.
— Боже мой! — завидев нас, всполошилась Матушка Рэдд и велела нести Кэндис в лабораторию. Профессиональные интонации в ее голосе нас немного смутили; мы вспомнили, что в бытность квартетом Матушка Рэдд работала врачом. Оставшееся трио специализировалось на экологии. Думаю, она не забыла медицину, хоть и лишилась четверти самой себя. — Кладите ее на стол. Принесите остальных.
Когда мы вернулись со следующей троицей, Матушка Рэдд уже приступила к обследованию: уровень гормонов, анализ крови, генная карта. Когда мы принесли последнего из семерки, Матушка Рэдд разговаривала по видеофону с доктором Томасином.
