Морис начал опять с того же, что вопрос это сложный, спорный, и завел форменную лекцию, ссылаясь на опыты, которые проводили Левенфельд, Форель, Молль, Крафт-Эббинг и другие светила гипнотизма. Слушать о Том, как они внушали испытуемым то кидаться на кого-нибудь с ножами, то стрелять в них холостыми патронами, было интересно, но все же, по-моему, лекция немножко затягивалась. Однако Гренер слушал с удовольствием, потягивая коньяк, попивая кофе и посасывая свою сипящую трубочку. Он ни разу не перебил Мориса вопросами, наоборот, порой одобрительно кивал, словно целиком соглашаясь со всеми противоречивыми выводами, какие ученые мужи делали из своих увлекательных опытов.
Одни считали, будто опыты доказывают: некоторым людям можно внушить, чтобы они кинулись на любого человека с кинжалом или выстрелили в него из револьвера. Но, возражали другие исследователи, опыты эти неубедительны. Возможно, загипнотизированный все же где-то в глубинах своего подсознания чувствует, понимает, что покушается на убийство все-таки не всерьез: что кинжал у него в руке игрушечный, нарочно затупленный, а револьвер заряжен холостыми патронами, и он никого не убьет. Потому что, понятно, настоящего убийства ради проверки своих теорий никто из ученых не устраивал. А попробуй выясни, что там ощущает загипнотизированный в глубинах своего подсознания, если он сам ничего об этом не знает…
— Поэтому неудивительно, что большинством голосов все, обсуждавшие эту проблему, приняли соломоново решение, — закончил затянувшийся научный обзор Морис. — Что при любой глубине гипнотического сна нельзя внушить кому-либо поступки, противоречащие его моральным принципам. Отсюда следует, что и заставить кого-нибудь гипнотическим внушением совершить настоящее преступление тоже невозможно, во всяком случае, человека порядочного, не рецидивиста какого-нибудь закоренелого, готового и без всякого понуждения зарезать родную мать за несколько раппенов[2].
— Ясно, — с удовольствием произнес комиссар Гренер и несколько раз одобрительно кивнул. — «Орлы мух не ловят». Чем меня всегда пленяет наука — в том числе и ваша достопочтенная психиатрия, психология — так это тем, что достоверно установленных фактов у нее куда меньше, чем сомнений и предположений. Поэтому всегда можно на любой трудный вопрос ответить надвое — и так, и этак. Пусть каждый выбирает, что ему больше нравится. А от меня требуют, чтобы я непременно поймал преступника да еще доказал, что он виновен. Зачем я не послушался в свое время моей почтенной матушки и не стал ученым? А ведь есть тем более такие науки, где вообще полное раздолье для любых теорий. Скажем, астрофизика. Обожаю слушать лекции о том, что, по мнению ученых, происходит на далеких планетах и звездах. И всегда восхищенно думаю: «Вот же врут!» А пойди проверь, попробуй их уличить.
Жан-Поль произнес это с таким чувством, так выразительно, что мы с мужем расхохотались. Гренер с удовольствием нам вторил. Но все же невеселый получился смех.
— В самом деле, Морис… — начала я, но муж остановил меня жестом.
— К сожалению, во многом вы правы, Жан-Поль, — сказал он. — Но наука не может существовать без сомнений и споров. И всегда сомнений и гипотез в ней будет больше, чем бесспорных, окончательно установленных фактов. Иначе наука просто прекратится. Но, возвращаясь к тому конкретному случаю, какой всех нас интересует, кажется, могу вас порадовать. Некоторые исследователи высказывали мысль, которая мне кажется весьма любопытной и верной. Вероятно, для опытного гипнотизера есть способ обойти моральные преграды в сознании усыпленного им человека.
— Каким образом? — При всей своей полноте и грузности Гренер сейчас чем-то напоминал поджарого сеттера, вдруг почуявшего дичь и замершего в охотничьей стойке.
— Очень несложным. Достаточно внушить человеку, будто он вовсе не совершает преступление, а выполняет нужное, благородное дело.
— Стреляет не в человека, а в тигра или в бешеную собаку? Подсыпает в стакан не яд, а спасительное лекарство?
— Вот именно, — кивнул Морис.
Я слушала их, и мне стало по-настоящему страшно. Неужели возможно такое злодейство?
— И видимо, можно таким способом внушить человеку, будто он спасает от мнимых врагов секретные документы, перепрятывая их из сейфа в какой-нибудь фальшивый тайник, вроде дупла дерева или просто ямки, вырытой в указанном месте, — продолжал рассуждать вслух Гренер. — И он это сделает и даже не будет знать, кто их оттуда вынет. Так?
Морис кивнул и добавил:
— Больше того: человек этот и помнить ничего не будет об этом задании, потому что одновременно ему внушат в том же гипнотическом сне все забыть. Может, лишь со временем он начнет понемногу что-то смутно припоминать…
— Но никому об этом не скажет, ибо кто ему поверит, — понимающе кивнул комиссар. — Подумают, просто хитрая уловка, попытка оговорить ни в чем не повинного честного врача.
— Вот именно. А уличить того практически невозможно: ведь гипноз в отличие от яда никаких следов в организме не оставляет.
— Ловко! — покачал головой Гренер. — И никаких сообщников, ничего не надо платить тому, чьими руками совершена кража. Все деньги достанутся тебе. Вполне вероятно, перед этим похитил секреты, обошедшиеся «Эрлифу» так дорого, тоже Гросс по внушению Федершпиля, но не разбогател, мы проверяли. А тот наверняка положил в банк солидную сумму. Ничего не скажешь, ловко.
Он произнес это с искренним восхищением знатока, профессионала. Меня даже покоробило немного.
— Сварю вам еще кофе, — сказала я, вставая.
Но комиссар остановил меня:
— Спасибо, я и так засиделся. Немедленно ухожу. Только, в свою очередь, удивлю вас. Ради чего же я нагрянул, как грабитель, в такой поздний час.
Он достал из кармана записную книжку, отыскал в ней чистый листик, вырвал его, написал на нем несколько цифр и положил бумажку на стол, сказав:
— Е-33-55-44. Правда, легко запоминается?
Мы с мужем молча смотрели на него, ожидая объяснений.
— Этот телефон мне сразу запомнился, когда я просматривал вместе с другими ее бумагами записную книжечку Урсулы Егги. Еще помогло мне его запомнить то, что возле этого номера почему-то не было записано никакой фамилии. Я проверил, у кого установлен этот телефон, и он никаких подозрений у меня не вызвал. Ведь у медиков между собой могут быть и деловые, и всякие интимные отношения. И если они друг друга хорошо знают, зачем записывать имя и фамилию приятеля, их не забудешь и так…
— Это телефон Вальтера Федершпиля? — спросил Морис.
Комиссар кивнул.
