– Ингу эту Ира не знала совершенно, даже спрашивать никого не хотела и не видела, по-моему, ни разу. А я не могла так… И все, что я об этой женщине узнавала… Говорили, что характер у нее мстительный. Знаешь, чего я боялась больше всего, Мотя? Что когда Алик ее оставит… Мы с Ирой точно знали, что месяц-другой, и он оставит ее обязательно. Это как опыт, через который, наверно, проходит каждый мужчина, но одним опыт приходится по вкусу, а другим достаточно одного раза… Мы-то обе Алика знаем, как… И когда он ее действительно оставил, она могла что-то такое выкинуть… Устроить скандал Ирочке, да? Но мне и в голову не приходило, что… Ты думаешь, она на это способна?
– Способна? – Не нужно было рассказывать Анне Наумовне подробности нашего с Ингой разговора, но слова сами слетели с языка: – Она пришла сюда, когда никого, кроме Алика, не было…
– Она решилась? – поразилась Анна Наумовна.
– Это уже потом было, когда он ей сказал, что все, мол, кончено. И здесь была сцена… В общем, он чуть не ударил ее тем ножом, а она… Нет, все обошлось, конечно! Она ушла – и больше они не виделись, это я могу сказать точно.
– Вот оно что… – протянула Анна Наумовна. – Значит… В другой ветви она…
Молчание.
– Да, – сказал я наконец. – Могла. Только…
Сказать ей, о чем я все это время думал? Скажу, наверно, но не сейчас. Когда все станет ясно мне самому.
– Только – что?
– Ну… Она ведь этого не сделала, верно? И нет никаких доказательств того, что она сделала это в другой ветви. Какие могут быть доказательства?
– Она может это помнить, – жестко сказала Анна Наумовна. – Ты же помнишь то, чего с тобой вроде не происходило. Дежа-вю. Ложная память. Вещий сон. Такие вещи особенно запоминаются.
Я пожал плечами.
– Бессмысленно ее об этом спрашивать. И в любом случае… Какое это имеет значение для полиции?
– Да, – сказала Анна Наумовна. – Ты прав. Никакого значения.
Она тихо заплакала, и я не знал, что сказать – я бы и сам, наверно, расплакался, если бы мог, ком стоял в горле, губы вдруг задрожали, и я с трудом взял себя в руки, но слез не было, слез у меня почему-то не было никогда, даже в детстве у меня не получалось поплакать, если мне становилось плохо, как в тот день, когда меня избил соседский мальчишка, с которым, кстати, впоследствии мы очень неплохо играли – у меня пошла носом кровь, сильно болела скула, и вообще было ужасное ощущение униженности и своей неспособности дать сдачи, множество было всяких неприятных эмоций, но слез не было совершенно, я только мычал и на мамины расспросы бормотал что-то невразумительное. Давать сдачи, кстати, я так и не выучился, так уж сложилось, для мальчишки это, конечно, странно, мне кажется, какую-то роль сыграла моя дружба с Аликом: это, конечно, совершенно ненаучное объяснение, и любой физик меня высмеет, но, начиная с определенных пор, мне представлялось, что, выбирая для себя реальность, Алик и меня к ней притягивал, мы были, как единый человеческий организм, симбиоз – не полный, конечно, людьми мы были очень разными и физически, и во многих других отношениях, но судьбы наши в какой-то момент привязались друг к другу, причем право выбора оставалось за Аликом, а я следовал за ним по жизни, будто пес за хозяином.
Я так и сидел напротив Анны Наумовны, пока она не вытерла глаза уголком платочка и не спросила будничным своим голосом:
– Налить тебе еще чаю, Мотя?
– Спасибо, – сказал я.
– Ну ее, эту Ингу, – сказала Анна Наумовна, наливая в мою чашку горячей воды и опуская новый пакетик. На этот раз я все-таки встал и достал из кухонного шкафчика сахарницу.
– Ну ее, – повторила Анна Наумовна. – По-моему, это не тот человек, который… Кто там у тебя еще в списке? Миша Бреннер?
– Вы знаете, что они с Аликом?..
– Конечно, – сказала Анна Наумовна. – Алик мне рассказывал. Ты думаешь, Миша был настолько… что мог…
– Нет, – признал я. – Собственно, сейчас я почти уверен, что нет.
– Тогда кто?
– В том-то и дело, – медленно произнес я, – что есть одно обстоятельство, которое… Полиции-то это все равно, эксперты на это внимания не обратили… и не могли обратить… А я… Мы… Странно, что не подумали раньше. Или… Может, вы все-таки об этом подумали, Анна Наумовна? Вам не показалось странным в… ну, в том, что было…
– Не понимаю, – прошептала Анна Наумовна. – Что ты хочешь сказать, Мотя? Странным… Это ужасно, это… Господи, я ничего не понимаю! Ничего! Ничего!
Ну, все. Теперь договорить не удастся точно – нервное напряжение перешло обозначенную природой границу, и если сейчас Анну Наумовну не успокоить – не знаю как, таблетку, что ли, какую-нибудь дать выпить, – то…
Я вышел в гостиную и застал Иру в той же позе, в какой оставил полчаса – или сколько там времени прошло? – назад: она сидела на диване, обхватив плечи руками, может, плакала все это время – не знаю.
– Ира, – сказал я, – у тебя есть что-нибудь успокоительное? Анна Наумовна…
– Да, – сказала Ира и поднялась. – Сейчас.
Она прошла на кухню и закрыла за собой дверь.
Я подошел к двери детской и прислушался. Было тихо. Я совершенно не представлял, чем мог заниматься в своей комнате десятилетний мальчишка сутки спустя после смерти отца. Плакал? Тупо смотрел перед собой? Играл на компьютере? Слушал музыку в наушниках, чтобы никто не подумал, что ему все безразлично? Может, делал уроки, что уж совсем маловероятно?
Я постучал. Постучал громче. Повернул ручку, приоткрыл дверь и заглянул. Игоря в комнате не было.
Я распахнул дверь и вошел. Постель раскидана – Игорь терпеть не мог застилать постель, обычно это делала Анна Наумовна, когда внук уходил в школу. Компьютер был включен, мигала желтая лампочка: жесткий диск перемалывал какую-то информацию, но экран монитора был темным, и по нему, переваливаясь, ползала надпись на иврите «Мордим» – это было название известной поп-группы, которое Игорь еще в прошлом году сделал заставкой для скринсервера. Значит, минимум десять минут никто к клавишам не прикасался.
Окно было открыто, вечерний ветерок слабо шевелил висевшие на книжном шкафу колокольчики, они даже не звенели.
Движение почудилось мне слева, и я резко повернулся.
– Фу! – сказал я. – Как ты меня напугал…
Игорь стоял, вжавшись в стену, будто его прилепили к ней очень цепким клеем. Смотрел он в мою сторону, а видел… Что-то он, конечно, видел, но вряд ли меня, такой у него, во всяком случае, был взгляд. Отсутствующий? Пустой? Нет, какой-то…
Какой у меня самого был бы взгляд, если бы я думал об отце, которого на моих глазах…
– Игорь, – сказал я, – ты ел что-нибудь сегодня?
