– Хочу! Но не могу. Я же сказал – не знаю. Господи, как же раньше было просто! Живи себе, учись, работай, молись и ничего такого, что не сделаешь – гадом себя чувствуешь и сделаешь – гадом себя чувствуешь. Я же так мало хотел – уйти чистым. Больше ничего. А выходит, он все-таки… прилепился ко мне. Или того хуже – был раньше. Моро не так просто ко мне привязался. Он знал, он видел, сволочь такая, – Дик поймал себя на том, что повышает тон и осекся: ребенок же спит! – У меня же получается. Понимаете, в чем штука-то? Я начинаю действовать как синоби, и у меня получается. И нельзя действовать иначе – проиграю-то я по-любому, но иначе я вообще ничего не смогу. Даже гемам благовествовать не смогу, потому что… – он не знал, как это объяснить. Точнее, знал, но уж больно бахвальски – и даже кощунственно – это звучало бы: лукавый соблазнял его и гемов страшной подменой. В их предельно конкретном сознании проповедник, которого они видели, вытеснял Христа, которого они не видели. В Салиме можно было этого не бояться – там были друзья, которые знали его слабости и боль. Но путь в Салим теперь заказан – имя Ричарда Суны не должно помешать легализации приюта и собиранию единомышленников, поддерживающих аболиционизм. Он отрубил по живому еще одну связь и эта рана болела.
– Ты и здесь благовествуешь? – приподняла брови Сильвер.
– Конечно. И я, и Рэй. Здесь же детишки из нашего комбината – они аж на хвосты повставали от радости, когда нас увидели.
– Вы… сумели проникнуть на территорию базы?
– А там нечего и проникать особенно. Они ведь не под замком. Морлоки никогда никуда не бегут, разве что умирать, – Дик вздохнул тяжело. – Но я и здесь должен его терпеть. И с ним никак, и без него никак.
– Ты воспринимаешь его как нечто отдельное от себя?
Дик вздохнул. Ну что ж, она врач. Это примерно как исповедь, только еще хуже. То же, что копаться в кишках, ища воспаленный аппендикс. Но… такие операции проводят под наркозом.
– Можно мне еще этой штуки? «Черт возьми» или как ее там?
– «Швайнехунд», – Сильвер, улыбнувшись, плеснула в стакан.
На этот раз Дик сумел даже различить вкус – экстракт «лимонной травы», «водяной тыквы» и еще чего-то…
– Дело в том, – начал он, – что у меня был партизанский отряд…
Слово за слово он рассказал то, что не рассказывал никому, даже Рэю – уж больно это смахивало на безумие. Хорошо организованное безумие, как у того парня, который собирался восстановить расшатанный мир, да так у него ничего и не вышло, только крови напустил. Неужели и у меня кончится тем же?.. Да нет, он свое безумие организовал фигово, вот в чем дело. Бормотать чушь – это всякий может, а вот рассечь себя на то, что ты хочешь сохранить и то, чем готов пожертвовать…
– Не всякий, – согласилась Сильвер. – Но вообще-то это довольно стандартный метод. Ему учат в наших разведшколах. Но что ты сам додумался – это здорово.
Дик прикусил губу. Конечно, он хотел быть откровенным с Сильвер – но думать вслух и не замечать этого? Ай да «швайнехунд»… Пить нельзя, мысленно подчеркнул он. Наверное, совсем нельзя.
– Сохранению контроля над речью под наркотиком тоже учат, – Сильвер пожала ему запястье. – Все в порядке, не волнуйся. Ты должен был об этом рассказать. Ты молодец. А теперь послушай меня. Далеко не каждого конвертированного пилота готовят в синоби, потому что не каждый для этого годится. Нужен особый психический склад и особые мотивации. То, что с тобой делали – называется созданием экзистенциального вакуума. Забрать прежний смысл жизни, подсунуть новый. Отобрать все, что есть – дорогих людей, дорогую память, даже ту часть тебя, которая тебе дорога – чтобы загрузить свое. И знаешь, что? Ненависть. То, что этот тип с тобой сделал – было для того, чтобы ты эту ненависть на нем сосредоточил и ею жил. Но ты молодец, Дик. Ты победил, ты вывернулся, ты сам организовал себе новый смысл, сам его сделал, из любви. Вот о чем ты должен помнить постоянно. А этот твой внутренний синоби… Да, значит, у тебя был какой-то талант, какая-то предрасположенность, и ее разглядели. Но что это за талант?
– Пролезать, – Дик оскалился, – врать и убивать, да?
– Какая чушь, – Сильвер слегка встряхнула его за плечи. – Это же твой родной язык! Что значит «синоби»?
– Терпение.
– А терпение – разве не добродетель? Разве не дар Святого Духа?
Дик слегка опешил.
– Ты вообще знаешь, как, кем и почему был организован клан синоби?
– Нет, – признался Дик. – Я до этого еще не дошел.
– Хорошо, сейчас расскажу…
Тут малыш закряхтел и завозился. Сильвер подошла к кровати, погладила ребенка по спине, пощупала подгузник.
– Сухой, – констатировала она, перевернула ребенка кверху попкой и осталась сидеть на постели. – Во времена Дарио Росса, второго тайсёгуна Рива, случилась межклановая война…
Снизу донесся какой-то шум, потом чьи-то ноги протопали по лестнице вверх и по коридору. Короткий разговор с Габо, ждущим за дверью – и осторожный стук.
– Сильвер! – Дик слышал голос этой женщины, когда гостил на навеге. Кажется, она заведовала производственным оборудованием и звали ее Линда. – Сильвер, у нас аврал. Хельга… тут приперся Тор…
– Смертоубийства не случилось?
– Пока нет. Но лучше тебе прийти.
– Черти бы побрали их всех, с их идиотскими амбициями, – Сильвер закатила глаза. – Иду.
Она сделала Дику знак спрятаться в угол, чтобы Линда не увидела его, шепнула:
– Присмотри за Чу, – и открыла дверь.
– Ну так что у вас там? – услышал Дик, когда дверь за ней захлопнулась.
– Она ему врезала. Он ей не успел. Обоих держат…
– Габо, за мной…
Голоса стихли в отдалении, неясный шум внизу – тоже.
Зато на постели снова завозился Джулио – или Чу, как называла его мама. Распрямил ножки, попробовал поднять голову и тут же снова уронил ее на покрывало. Дик сел рядом, хотел вернуть малыша в прежнее положение – тот с кряхтением настаивал на своем: ему хотелось двигаться, а не спать; он пробовал возможности своего маленького тела, совершая беспорядочные и отрывистые движения, пытался самостоятельно перевернуться на спинку… Наконец, ему удалось вскинуть головку достаточно высоко, чтобы она перевесила, и – брык! – юный Чу оказался на боку. Ножки, больше не чувствуя опоры, тут же задрыгались в воздухе. И ничем, кроме цвета кожи, этот младенец от детей тэка не отличался… Вот, например, сейчас, без живого тепла рядом, он забеспокоился. Рожица сморщилась, глазки сузились, а ротик наоборот, раскрылся – и Чу издал… нет, еще не вопль – но длинный тоскливый скрип.
– Ну, – Дик, как учила Мария, поднял его и прижал к груди, где сердце. Мария говорила, что его стук успокаивает малышей. – Чего ты? Мама совсем рядом, скоро придет…
