– Из тебя плохой змей-искуситель.
– Послушай, нам не нужно ждать моего отца. Поверь мне, когда он появится здесь, не случится ничего хорошего. Я…
– Всё, хватит, я же сказал уже. Я не желаю слушать этот бред.
Русалка замолчала.
Я глубоко вздохнул и осмотрелся по сторонам. Ночь была на удивление тихой – если учитывать то, что мы были посреди леса. До нас сейчас не доносилось практически ни единого звука, словно нас накрыли каким-то звуконепроницаемым колпаком.
Верба вдруг испуганно дёрнулась, огляделась по сторонам и посмотрела на меня.
– Дурак, – сказала она тихо, – ты не понимаешь…
– Мне все твердят одно и то же, – сказал я, снял с плеча ружьё и прислушался. Затем поднял глаза. На холме на противоположной стороне оврага стоял Караим.
– Беседуете? – спросил он.
Я поднял ружьё и направил ствол ему в грудь.
– Не подходите, – сказал я, – стойте там, где вы стоите сейчас.
– А то что? – спросил он недоумённо и, осторожно ступая, стал спускаться. Я держал его на прицеле, пока он не дошёл до самого дна оврага и не подошёл к своей дочери.
– Девочка моя, – сказал он ласково и погладил её по голове. Несмотря на добродушное выражение лица, в его голосе прозвучали еле заметные металлические нотки. Русалка сидела понурившись и не сопротивлялась.
– Ну что, – сказал он мне, – похоже, это последняя остановка?
Вблизи было видно, что у него сейчас яркие жёлтые глаза, даже в лунном свете это нельзя было не заметить. Также, когда он ухмылялся, становилось видно, насколько сильно из общего ряда зубов у него выделялись клыки – странно, что я не замечал этого раньше.
– Верните мне Вербу. – Я попытался начать переговоры, хотя уже знал, что он ответит.
– Во-первых, мне кажется, сутки уже миновали. А во-вторых, я всё равно не мог бы этого сделать, вы же догадались об этом, да, Клёст?
Я хмуро кивнул, не опуская ружья.
– Ну хватит, хватит дуться. Посуди сам – что нам остаётся? Только смириться. Смириться с неизбежным и принять судьбу – ту, которая нам уготована.
– Мы не знаем своей судьбы, – сказал я.
– Но мы можем проверить, – сказал он и сделал шаг в мою сторону.
Я поднял дуло в небо и спустил курок.
Прогремел выстрел.
Ружьё чуть не вырвало отдачей у меня из рук. Эхо выстрела разлетелось вокруг, ударяясь в стены оврага и едва не сотрясая землю у нас под ногами, но уже спустя секунду оказалось проглочено листвой окружающих нас деревьев. Караим остановился.
– Ну вот, – сказал он, – распугал птиц.
– Тут нет птиц, – ответил я.
– Ты прав. Тут никого нет. Это место оставалось закрытым для всех очень долгое время. Сюда никто не мог попасть.
– А никому и не надо было приходить сюда.
– Надо – не надо… Какая теперь разница? Мы уже здесь, так? Я, ты, моя дочь и жетоны Ганса Брейгеля.
– А Верба?
– Да забудь ты о ней. Ты уже не сможешь её вернуть, когда же ты с этим смиришься наконец?
– Ну… возможно. Но попробовать-то стоило.
Караим изменился в лице.
– Что… что попробовать? Что ты сделал? Ты что – позвал корректоров? Ты понимаешь вообще…
Он замолчал и обернулся.
В следующую секунду с ним произошла дивная метаморфоза.
Он слегка приподнялся, оторвавшись от земли, и дальше каждая часть, каждая клеточка его тела вдруг зажила какой-то своей жизнью, устремившись куда-то по одной ей ведомой траектории. Руки и ноги его стали заплетаться в совершенно фантастические косы, его голова пригнулась к туловищу и с силой вдавилась в него. Всё, что раньше было частями тела Караима, теперь стало подниматься вверх и с размаха врезалось в какую-то невидимую плоскую преграду. Затем такая же преграда появилась справа, слева, спереди и сзади, и через несколько секунду стало очевидно, что тело Караима, теперь уже полностью потерявшее сходство с человеческим телом, плотно заполняет собой невидимый куб, висящий на высоте трёх метров над землёй.
Одновременно с тем, как Караим поднялся в воздух, Русалка упала на землю и начала биться в конвульсиях. Обе эти картины – заливающийся снизу вверх в куб Караим и дрожащая крупной дрожью с летающими во все стороны руками и ногами Русалка – были у меня перед глазами, справа вверху и слева внизу, словно элементы какой-то диковинной композиции забытого художника-сюрреалиста.
Куб, который раньше был Караимом, через несколько секунд принял полностью правильную форму, а затем вспыхнул ярким светом, ослепив меня и заставив отвернуться. Когда свет погас, куба уже не было.
И в следующую секунду я увидел корректоров.
Тот, что стоял ближе всех, был суховатым седым мужчиной с оспинами по всему лицу, одетый в тёмный костюм и тёмную рубашку, – разглядеть цвет при таком освещении было сложно. Галстука на нём не было.
Справа, метрах в шести позади первого, стоял ещё один. Это был крупный мужчина с копной тёмных волос, в джинсах и совершенно белоснежной рубахе, насколько позволял разглядеть лунный свет, с синей или зелёной вышивкой.
Наконец, слева я увидел третьего корректора. Это была женщина – простоволосая, в лёгком летнем платье с каким-то растительным орнаментом. Она казалось одетой не по сезону легко, но было видно, что ей совсем не холодно.
Я сделал два шага вперёд, по направлению к ним, и вскинул ружьё.
– Не подходите, – крикнул я, – я буду стрелять!
– Неужели ты думаешь, что сможешь причинить мне вред, прострелив это тело? – спросил первый корректор.
– Нет, – сказал я, – но я заставлю вас потерять время. Разве это – не то, чем вы больше всего дорожите?
Первый корректор оглянулся на второго и снова посмотрел на меня.
– Что ты хочешь? – спросил он. – Мы не можем оставить её здесь, она – преступница, которая должна отправиться с нами.
– Я знаю, – сказал я, – но вы ведь можете забрать только её саму, без тела. И вернуть в это тело человека… который был тут раньше.
Корректоры снова переглянулись.
– Это не вопрос возможностей, – сказал первый, – а вопрос полномочий. Лично мне всё равно, в каком виде доставлять конвоированных. Но после одного… инцидента… мы должны перемещать их вместе с телами, так безопаснее.
– Что значит «должны»?
– Тебе нужно понять, что у нас, так же как у всех, есть своё руководство. Кто-то… кто ставит нам задачи и следит за их выполнением.
– Если вы не можете вести переговоры, – решительно сказал я, – тогда позовите сюда того, кто может.
– Это смешно, – ответил корректор, – их время ещё дороже, чем наше. Но и они не могут вести переговоры там, где речь идёт о правилах. У них есть своё руководство.
Я судорожно сжал цевьё, понимая, насколько глупо, должно быть, сейчас выгляжу, пытаясь спорить с тем, кто продолжал со мной разговор больше из вежливости и явно начинал терять терпение.
