Помня о строжайшем запрете, Баркли не прикасался к блокам, но, пользуясь походной аппаратурой, рассмотрел их и сфотографировал в рентгеновских и инфракрасных лучах. Он был хорошо тренирован и умел работать в экстремальных условиях. Здесь, однако, на Плутоне, Баркли приходилось трудно, как нигде в других гиблых уголках Системы. И не только в повышенной силе тяжести было дело — Баркли понимал, что огромное напряжение вызвано враждебностью этой планеты. Враждебность была в угрожающем росте Дерева. Она таилась в огоньках, перебегающих по горному склону, в сутулости и узкоглазости аборигенов, в нескончаемости их работы, в длинных прыжках «жезлоносцев». Враждебность была разлита в угрюмом, навеки застывшем пейзаже, не знавшем иных красок, кроме черной и серой.
Враждебной была сама незаконность существования этой планеты на краю Системы, где полагалось бы гореть спокойным зеленоватым светом очередному газовому гиганту, на четыре пятых состоящему из метана и аммиака.
Он услышал в шлемофоне голос Короткова:
— Джон, как у вас? Морозов требует доклада.
— Все в порядке, — сказал Баркли. — Я скоро вернусь.
Он уже дошел до подножия хребта, на склоне которого работали аборигены. Наверное, надо было подняться выше, чтобы получить данные о тоннеле — обрывается ли он тут или продолжается дальше под хребтом? Но уж очень устал Баркли. Он тяжко дышал, по щекам неприятно текли струйки пота, и ноги отказывались тащить вверх отяжелевшее тело. Он с усилием поднял руку и взглянул на часы. Черт, время течет незаметно на этой клятой планете: оказывается, он уже пятый час бредет с сейсмографом за спиной.
Баркли выключил сейсмограф и потащился обратно. Его обогнал «жезлоносец» — остановился метрах в пяти, как бы поджидая Баркли и выставив, как ружье, разрядник. Венчик волос вокруг лысой головы был у этого аборигена седой, и бурая шерсть тоже отливала сединой.
«Что, старичок, — мысленно обратился к нему Баркли, замедляя шаг, — бегаешь все? Зажился на свете, а? Только не надо меня пугать, я тут ничего не трогал из вашего имущества…»
«Старичок» ткнул палкой в сторону Баркли. Неприятно выглядел кончик разрядника — обожженный, покрытый копотью набалдашник. Потом «жезлоносец» длинным прыжком отскочил, дал дорогу. «Да нет, — подумал Баркли, медленно волоча ноги, — с этими ребятишками, по макушку начиненными энергией, столковаться невозможно».
На юге, в двух-трех километрах, виднелся в ярком свете прожекторов задранный в зенит нос десантной лодки. А впереди Баркли увидел экран, по которому плыли прекрасные земные пейзажи, и две фигуры в белых скафандрах возле него. Второй — это, конечно, Грегори. Вон его вездеход с массивной решетчатой башней-антенной. Наверное, он уже отправил на Землю телерепортаж о тау-станции, успел побывать у Драммонда и теперь приехал сюда, чтобы запечатлеть Великий Контакт. Предполагалось, что вчерашний Единственный Зритель снова придет смотреть фильмы.
— Ну что, — спросил Баркли, подойдя к коллегам, — пустует кинозал? Или уже приходил тот зевака?
— Пока не приходил, — сказал Коротков. — Вот, Грегори говорит, сегодня их много скопилось там, где идет разведка. Человек пятнадцать.
— Весь совет министров, — подтвердил Грегори.
— Должно быть, и наш зритель там бегает. Ничего, подождем. Придет.
— Блажен, кто верует, — пробормотал Баркли. — Были сегодня нападения на роботов?
— Нападений не было, — сказал Грегори, — но черт их знает, что они замышляют.
— Пойду отдохну немного, — сказал Баркли.
В кабине вездехода он с жадностью выпил банку витакола и повалился в кресло. Но уже минут через десять заставил себя подняться и выложил на столик ленты, снятые с самописцев сейсмографа. Некоторое время он работал, отмечая на карте новые данные. Тоннель на протяжении километра и двухсот метров тянулся по прямой в направлении хребта — и вдруг оборвался. Дальше запись отраженных сигналов показала на шестиметровой глубине выступ, отличный от материала грунта. За выступом последовала широкая впадина, а потом — опять такой же выступ. И снова впадина.
Вычертив профиль этих чередований с указанием глубин, Баркли бросил карандаш и, подперев лоб ладонью, задумался. Лоб был горячий и влажный. «Что за дьявольщина, — подумал он, — никогда я так не уставал».
Он слышал, как, захлопнув дверь шлюза, вошли в кабину Коротков и Грегори Станко. Слышал, как Короткое звал его обедать. Баркли помотал головой и сказал, что не хочет есть.
— Да не заболели ли вы, Джон?
Он почувствовал холодную ладонь Короткова на своем лбу. Потом увидел перед собой таблетку на той же ладони и открытую банку с витаколом.
— Нет, — с трудом шевельнул он языком. — Просто устал немного.
Но Коротков был настойчив, он заставил Баркли проглотить таблетку, а потом с помощью Грегори поднял его под мышки и повел к дивану, откинутому от борта. Баркли хотел сказать про странные выступы и впадины, обнаруженные сейсморазведкой у подножия хребта, но, улегшись на диван, сразу провалился в черную яму сна.
Должно быть, он несколько раз просыпался.
В тусклом свете, видел он, в кресле сидел Грегори и ел сосиску. Тень от поднятой руки перечеркнула наискось знак экспедиции на груди его скафандра.
— А почему Драммонд называет их ахондропластами? — спросил Грегори. — Что это значит?
Коротков, невысокий и широкоплечий, прохаживался по кабине — пять шагов вперед, пять назад. Его белобрысая голова упрямо торчала на крепкой мускулистой шее из горла скафандра, — так уж ему, Баркли, показалось, что вид у нее упрямый.
— Ахондропласты, — сказал Коротков, — это уроды с укороченными конечностями. Драммонд не прав, когда называет так аборигенов.
Драммонд не прав… Драммонд не прав…
Он снова заснул.
А когда проснулся, первое, о чем он подумал, поразило его настолько, что Баркли вскочил на ноги и поспешил к столику с картой и лентами самописца. Да, было похоже, что тут, у подножия хребта…
Он огляделся — в вездеходе никого не было. Баркли посмотрел в иллюминатор и увидел: перед мерцающим экраном стоял абориген с разрядником в руке. Ага, заявился все-таки Единственный Зритель…
Он надел шлем, щелкнув замками. В руках была слабость. И ноги были будто чужие. Пройдя через шлюз, Баркли вышел из вездехода как раз в тот момент, когда Коротков подступил к любознательному «жезлоносцу», знаками приглашая к общению. На чистом листе большого блокнота Коротков быстро нарисовал две фигуры — аборигена и человека в скафандре, пожимающих друг другу руки. Было непонятно, смотрит ли «жезлоносец» на рисунок или на экран, — в узких прорезях его глаз черные зрачки казались неживыми. Странно застывшим выглядело это плоское лицо без рта, без подбородка. Только вздрагивали, будто принюхиваясь, широкие ноздри.
