– Наша встреча может и не состояться. В следующий раз к тебе придёт совершенно другой человек. Но на всякий случай давай познакомимся. Меня зовут Бахмур.
– А дальше?
– Дальше не надо. Здесь нет деления на улицы. Но вообще-то я из Иголок.
– Ну а меня прозвали в Остроге Темняком. Не за цвет кожи, а за неясное прошлое.
– Тогда сообщи свое настоящее имя. Если теперь тебя назовут им, можешь быть уверен, что имеешь дело с надёжным человеком.
– Пусть будет Артём. Честно сказать, я уже отвык от этого имени, но как раз его мне и дали при рождении.
Про себя он подумал: «Кажется, я влип в историю. И влип по крупному».
Едва только Темняк расстался с сухопарым Бахмуром, как перед ним возникла Зурка, всё это время находившаяся где-то поблизости.
– Ты что, подслушивала? – поинтересовался Темняк, не очень-то обеспокоенный этим фактом: вряд ли девица могла понять и половину сказанного.
– Очень надо! – Зурка опять надулась, что в общем-то было её обычным делом. – Я потому тебя здесь поджидаю, что накормить хочу. Специально приготовила твою любимую еду.
– Благодарю за заботу, но я уже немного привык к хозяйской пище. На поверку она оказалась довольно сносной.
Тем не менее он заглянул в закуток, где обитала Зурка, и умял добрую порцию салата, на этот раз приготовленного из овощных очисток. Затем она подала ему что-то вроде серебряного ушата, наполненного зеленой жижей, запах и вкус которой были хорошо знакомы Темняку по вчерашней вечеринке.
– Помянем Цвиру, – сказала она, сделав первый глоток. – Хоть и подлец был, но всё же человеческого рода.
Напиток пришелся весьма кстати, поскольку остатки вчерашнего хмеля ещё давали о себе знать легким дрожанием рук и слезой, время от времени туманившей взор. Темняк даже попытался вызвать в себе жалость к Цвире, но не получилось. Трудно жалеть человека с такой злодейской рожей.
– Что пригорюнился? – Зурка толкнула его коленом. – Помянули и забыли. Не вернёшь уже человека. Зато нам теперь никто мешать не будет.
– Нам? – вяло удивился Темняк. – Ты что имеешь в виду?
– А ты как будто и не догадываешься! – Она слегка наклонилась вперед, выставив на обозрение свои груди, крепкие, как кулаки Бахмура, но куда более притягательные на вид.
– Поговаривают, что Хозяева не приветствуют любовные связи между слугами, – осторожно промолвил Темняк, которому после всех злоключений нынешнего дня больше тянуло ко сну, чем к женским прелестям.
– Ты думаешь, они понимают, когда мы занимаемся любовью, а когда просто деремся? Им всё это глубоко безразлично. Главное, чтобы не появилось потомство. Вот уж этого они терпеть не могут… Но ты ничего не бойся. Предохраняться я умею.
Разговор перешел на темы, от которых краснеют даже многоопытные матроны, а Зурка только довольно похохатывала. Темняку подумалось, что сегодня он целый день делает что-то через силу. Сначала утомительная прогулка с Цвирой, потом тягостный разговор с Бахмуром… а теперь ещё предстоит лезть на Зурку. Как-то всё не вовремя.
– Не думаю, что у нас получится, – сдавшись в душе, он ещё продолжал отговариваться на словах. – Я ведь похож на острожанина только внешне, а на самом деле принадлежу к совершенно другой расе. У меня даже зубов меньше вашего. Тридцать два, а не тридцать шесть.
– При чем здесь зубы? Мы ведь не кусаться собираемся, – вполне резонно заметила Зурка. – А всё остальное у тебя на месте и даже в боевой готовности. Я ведь видела, когда тебя брила.
– Ну коли так, давай попробуем. Только потом не обижайся, я предупреждал.
– Подожди… – внезапно её миленькое личико, на котором мысли не оставили не то что росчерка, а даже запятой, исказилось чем-то, похожим на раздумье. – Ты не хочешь меня?
– Ну как сказать… Не то, чтобы совсем не хочу… Но сегодня предпочел бы воздержаться.
– Вот и славно! – похоже, что это известие её весьма обрадовало. – А уж как я не хочу! А уж как я бы воздержалась! После того, что вытворял со мной этот вурдалак, меня от вашей любви просто тошнит.
– Зачем же ты тогда трясла передо мной своими снастями? – Темняк осторожно тронул её за грудь.
– Завлекала. Боялась, что ты обидишься, если я опять откажу, – призналась Зурка. – Нам ведь теперь ладить надо.
– Глупости. Можно ладить и без этого, – он вновь тронул её за грудь, но уже посильнее.
– Ловлю тебя на слове. Будем жить как брат с сестрой. И впредь о подобных мерзостях даже не заикайся, – она прикрыла грудь руками.
– Ты знаешь, мне что-то приспичило, – с Темняком случилось то, что называется эффектом запретного плода. – Ну-ка быстренько сбрасывай свои тряпки!
– А фигушки! – Зурка отпрыгнула от него козой. – Первое слово сильнее второго! Если сразу отказался от меня, теперь кусай локти. И нечего здесь рассиживаться. Выметайся вон! Сегодня будем ладить через стенку.
Ночью, то и дело отпихивая Стервозу, наваливавшуюся ледяной глыбой, Темняк усиленно размышлял над событиями минувшего дня.
Вообще-то фраза типа: «Он глубоко задумался» или «Мысли омрачали его высокое чело» – всегда казалась Темняку если и не абсурдом, то дурной литературщиной. Человек может заставить себя говорить, но заставить себя думать – никогда. Это такой же нонсенс, как заставлять почки очищать кровь или желудок – переваривать пищу. Мысли по определению присущи любой, даже самой тупой башке. Иногда они роятся безо всякого смысла и толка, словно мошкара над болотом, а иногда, даже вне зависимости от воли своего формального владельца, начинают вдруг упорядочиваться, кристаллизироваться и в итоге порождают шедевр, называемый истиной.
Вряд ли Сократ или Спиноза тужились, как при запоре, выдавливая из себя великие откровения, впоследствии сделавшие их имена бессмертными. Нет! Под воздействием великого множества разнообразнейших факторов, не последним из которых было живое слово оппонента, мысли сами собой созревали в их сознании.
Человек – просто грядка для мыслей: А грядки бывают разные – плодородные и скудные. Но всегда на них что-то растёт.
Недаром, когда Эрнста Резерфорда спросили о том, как родилась идея планетарной модели строения атома, он скромно ответил: «Я знал это всегда, но раньше стеснялся сказать».
Короче говоря, этой ночью мысли Темняка не разбегались, словно пугливые тараканы, по разным закоулкам сознания, а раз за разом сбивались в плотный ком, который с известной натяжкой можно было назвать версией. Такой версией. Сякой версией. Разэтакой версией.
Стены Острога, а равно и его недра, не выпускали Темняка на волю. Всё говорило за то, что проклятый город можно было покинуть, лишь выбравшись на его крышу. Вопрос другой, как с этой крыши потом спуститься, но для его решения будет своё время и своё место.
