Он тщательно организовал для себя уединенный образ жизни — работа, сон, еда. Время от времени проводил вечер в публичной библиотеке или работал в УМСА — и никогда ни при каких обстоятельствах не выходил под открытое небо и не поднимался ни на какую высоту — даже на театральный балкон.
Он старался спрятать всю свою прошлую жизнь где-то в самом отдаленном уголке сознания, но воспоминания о ней были все еще свежи. Вдруг он начинал грезить среди бела дня — морозное небо Марса с резкими звездами или шумная ночная жизнь Венесбурга. Он снова видел расплывшийся ярко-красный диск Юпитера, нависающий над портом Ганимеда, его сплющенный раздутый силуэт, непомерно громадный, загораживающий все небо.
Или ему случалось на некоторое время вновь ощутить приятное спокойствие долгих вахт, когда его корабль совершал одинокий перелет между планетами. Но такие грезы были опасны, они угрожали его недавно приобретенному спокойствию. Так легко было соскользнуть — и почувствовать себя из последних сил цепляющимся за стальные скобы «Валькирии», а пальцы немеют и выбиваются из сил, и он цепляется ими за свою жизнь, и нет под ним ничего, кроме бездонного колодца космического пространства.
Тогда он возвращался на Землю, овладевал собой усилием воли, вцепившись в стул или в контрольный стенд.
Когда это впервые случилось с ним на работе, он увидел, что сидевший за соседним стендом Джо Талли уставился на него со странным выражением лица.
— Ты что это, Билл? — спросил он. — Перебрал, что ли?
— Ничего, — удалось ему выговорить, — простыл, наверно.
— Надо таблетку принять. Давай-ка, пошли, пообедаем.
Талли протолкался к лифту, они втиснулись туда. Большинство рабочих, даже женщины, предпочитали спускаться безостановочным лифтом, но Талли всегда пользовался обычным. Сондерс, разумеется, никогда не спускался на безостановочном лифте, по этой причине они и привыкли обедать вместе. Он знал, что безостановочный лифт безопасен, что даже если откажет энергия, на каждом этаже есть предохранительные сетки, но он не мог заставить себя шагнуть на эту площадку.
Талли громогласно заявлял, что от безостановочного лифта у него болят ноги, но как-то признался Сондерсу, что не доверяет автоматике. Сондерс понимающе кивнул, но ничего не сказал. После этого он стал теплее относиться к Талли. Впервые после того, как началась его новая жизнь, он испытал дружеское чувство, не ощущая потребности обороняться против другого человеческого существа. Ему даже хотелось рассказать Талли правду о себе. Если бы только быть уверенным, что Джо не начнет смотреть на него как на героя… Не то чтобы он возражал против героической роли. Мальчишкой, слоняясь по космопортам, пытаясь любой ценой проникнуть внутрь корабля, пропуская уроки, чтобы проводить отлетающих, он мечтал когда-нибудь стать героем, героем космоса, который возвращается, покрытый славой, из какой-нибудь невероятно опасной исследовательской экспедиции. Но сейчас ему не давало покоя, что до сих пор не переменилось его представление о том, как герой должен выглядеть и как ему подобает вести себя. Это поведение как-то не предусматривало страха перед открытыми окнами, желания избежать ходьбы по открытому пространству и потерю речи при одной мысли о безграничных глубинах космоса.
Талли пригласил его к себе пообедать. Он хотел поехать, но не спешил принять приглашение, пока не узнал, где живет Талли. В домах Шелтона, сказал ему Талли, назвав одно из тех больших похожих на коробку зданий, которые так изуродовали жилой район Джерси.
— Больно далеко оттуда возвращаться, — с сомнением пробормотал Сондерс, мысленно ища способа добраться туда, не подвергаясь тому, чего он боялся.
— А тебе и не придется добираться обратно, — успокоил его Талли. — У нас есть свободная комната. Заночуешь. Жена у меня сама стряпает — за это и держу.
— Ну что ж, идет, — согласился он. — Спасибо, Джо.
Он сообразил, что метро доставит его на расстояние четверти мили, а там, если не удастся найти дороги под крышей, он возьмет такси и завесит шторы в машине.
Талли встретил его в передней с извинениями.
— Хотел пригласить для тебя какую-нибудь девушку, Билл. Да как раз брат жены нагрянул. Неприятный тип. Жалко.
— Неважно, Джо, я очень рад, что приехал к тебе.
Он и в самом деле был рад. Его встревожило открытие, что квартира на тридцать пятом этаже, зато приятно было обнаружить, что у него нет ощущения высоты. Везде горел свет, окна были завешены, пол под ногами прочен — он чувствовал себя в тепле и в безопасности. К его удивлению, миссис Талли и впрямь оказалась превосходной стряпухой — он обладал обычным для холостяков недоверием к любителям-поварам. Он позволил себе отдаться приятному ощущению дома и безопасности; ему удавалось даже не слышать большую часть злобных самоуверенных замечаний шурина Джо.
После обеда он развалился в удобном кресле со стаканом пива в руке и начал смотреть телевизор. Показывали музыкальную комедию. Он смеялся так, как ему не приходилось уже долгие месяцы. Но вот комедию сменила религиозная программа, хор национального собора — он машинально слушал его вполуха одновременно следя за общим разговором.
Хор уже наполовину одолел «Молитву о странниках», когда он вдруг до глупости ясно осознал, что именно они поют:
Благословен тобою тот,
Кто в бурном море смерти ждет.
О, Всемогущий, слушай нас,
Пусть до тебя дойдет наш глас.
Своею властною рукою
Ты управляешь звездным роем.
Тобой спасен да будет тот,
Кто в космосе вершит полет…
Ему захотелось выключить телевизор, но надо было дослушать до конца, не мог он не слушать этого пения, хотя сердце у него сжималось от невыносимой тоски по дому, присущей безнадежным скитальцам. Когда он был еще курсантом, он мог при звуках этого гимна разреветься. Теперь он отвернулся от остальных, пытаясь скрыть от них капли, текущие по щекам.
Когда хор пропел «аминь», он быстро переключил на какую-то другую программу — первую попавшуюся — и склонился над телевизором, прикинувшись, будто поглощен настройкой, стараясь овладеть своим лицом. Затем он повернулся к обществу, внешне спокойный, хотя ему мерещилось, что всем виден этот ком, застрявший у него в горле.
Шурин все еще высказывался.
— Нужна хорошая аннексия, — говорил он. — Вот что нам надо бы проделать. Соглашение Трех Планет — вот еще чушь! Какое они имеют право диктовать нам, что можно и чего нельзя делать на Марсе?
