Ознакомительная версия.
– М-да, половой диморфизм, доведенный до смешного, – покачала головой Эла. – Матери достигают зрелости в раннем возрасте, отцы – в глубокой старости, а доминирующие самки стерильны. Какая ирония, не правда ли? Они управляют целым племенем, но не могут передать свои гены…
– Эла, – прервала ее Кванда, – а если мы придумаем способ, позволяющий этим несчастным рожать и не быть съеденными? Кесарево сечение. А для детенышей – питательные заменители, высокое содержание белка. Как ты думаешь, может маленькая мать выжить и стать взрослой?
У Элы не было возможности ответить. Эндер схватил их обеих за руки и оттащил от дерева.
– Как вы смеете? – прошептал он. – А если они отыщут способ – и наши трехлетние девочки начнут рожать детей, а те, чтобы появиться на свет, станут поедать маленькие тела своих матерей?
– О чем вы говорите? – возмутилась Кванда.
– Это омерзительно, – согласилась Эла.
– Мы пришли сюда не для того, чтобы подрубить корень всей их жизни, – твердо сказал Эндер, – а чтобы проложить путь и разделить с ними мир. Через сто или пятьсот лет, когда они будут знать достаточно, чтобы самим вносить изменения, они решат, что им делать с тем, как рождаются их дети. Но мы ведь даже представить себе не можем, что произойдет, если число взрослых самцов и самок уравняется. И что, кстати, будут делать эти самки? Они ведь больше не смогут рожать детей, не так ли? И стать отцами, как самцы, тоже. Так зачем они?
– Но они умирают еще до жизни…
– Они есть то, что они есть. И они сами будут решать, что им менять. Они, а не вы, с вашим слепым человеческим желанием помочь им прожить полные и счастливые жизни, совсем как наши.
– Вы правы, – сказала Эла. – Конечно, вы правы, простите меня.
Для Элы свинксы не были людьми, просто еще один вид местной фауны. А она привыкла, что у инопланетных животных вывихнутый и нечеловеческий образ жизни. Но Эндер видел, что Кванда все еще расстроена. В ее сознании переход произошел давно: она думала о свинксах как о «нас», а не как о «них». Она принимала все известные ей странности в их поведении, даже убийство ее отца, как нечто находящееся в пределах допустимого. Это значило, что она куда более терпима и куда лучше понимает свинксов, чем Эла, даже если Эла станет учиться. Но именно эта позиция делала Кванду уязвимой: она не могла спокойно смотреть на жестокие, по человеческим меркам, обычаи своих друзей.
А еще Эндер заметил, что после многих лет общения со свинксами Кванда переняла одну из их привычек. В минуты душевной тревоги, боли, беспокойства ее тело словно каменело. А потому он напомнил ей о принадлежности к роду человеческому тем, что обнял за плечи и притянул к себе.
От его прикосновения Кванда чуть-чуть оттаяла, нервно рассмеялась и тихо сказала:
– Вы знаете, о чем я все время думаю? Что маленькие матери рожают детей и умирают некрещеными.
– Если епископ Перегрино обратит свинксов, – ответил Эндер, – возможно, они позволят окропить внутренность материнского дерева святой водой и произнести все надлежащие слова.
– Не смейтесь надо мной.
– Я не смеюсь. Однако сегодня мы будем просить их только о тех изменениях, которые позволят нам свободно жить рядом с ними, и не более. И сами согласимся измениться лишь настолько, чтобы они могли выносить наше присутствие. Соглашайся. Иначе нам придется снова подключить ограду. Неограниченный контакт действительно может погубить их.
Эла кивнула в знак согласия, но Кванда опять окаменела, и Эндер впился пальцами в ее плечо. Она тоже кивнула. Он ослабил пожатие.
– Прости меня, – сказал он. – Но они есть то, что есть. Если хочешь, они такие, какими сотворил их Господь. А потому не пытайся изменить их по своему образу и подобию.
Он возвратился к материнскому дереву, где ждали Человек и Крикунья.
– Прошу прощения за паузу, – извинился Эндер.
– Все в порядке, – ответил Человек. – Я объяснил ей, что произошло.
Эндер почувствовал, как у него все похолодело внутри.
– И что ты ей сказал?
– Я сказал, что они хотели сделать с маленькими матерями что-то, из-за чего мы стали бы больше походить на людей, но ты ответил, что они должны отказаться от этого или ты вернешь ограду на место. Что ты сказал: свинксы должны оставаться свинксами, а люди – людьми.
Эндер улыбнулся. Перевод Человека был совершенно верен по сути, и у свинкса хватило ума не вдаваться в частности. Кто знает, вдруг женам захотелось бы, чтобы маленькие матери продолжали жить, и они потребовали бы этого, не представляя себе последствий такого гуманного жеста. Да, Человек оказался превосходным дипломатом: сказал правду и сгладил все острые грани.
– Ну что ж, – начал Эндер, – теперь, когда мы познакомились друг с другом, пора приниматься за серьезный разговор.
Эндер сидел на голой земле. Крикунья устроилась так же напротив него. Она пропела несколько слов.
– Она сказала, что вы должны научить нас всему, что знаете, взять нас с собой к звездам, принести нам Королеву Улья и отдать ту световую палочку, что принесла с собой новая женщина, а иначе этой же ночью она пошлет всех братьев этого леса зарезать всех людей, пока они спят, а тела повесить высоко над землей, чтобы лишить вас третьей жизни. – Заметив тревожные взгляды людей, Человек протянул руку и коснулся груди Эндера. – Нет, нет, ты должен понять. Это ничего не значит. Мы всегда так начинаем, когда ведем переговоры с другим племенем. Разве ты считаешь нас сумасшедшими? Мы никогда не убьем вас! Вы дали нам амарант, горшки, «Королеву Улья» и «Гегемона».
– Скажи, чтобы она взяла обратно свои слова, если хочет получить что-нибудь еще.
– Я повторяю, Голос, это ничего не значит.
– Она произнесла эти слова, и я не стану разговаривать с ней, пока они будут между нами.
Человек заговорил.
Крикунья вскочила на ноги и обошла вокруг материнского дерева, высоко подняв руки и что-то громко распевая.
Человек наклонился к Эндеру:
– Она жалуется великой матери всех жен, что ты – брат, который не знает своего места. Она говорит, что ты оскорбительно груб и что с тобой невозможно иметь дело.
Эндер кивнул:
– Да, она совершенно права. Мы наконец сдвинулись с мертвой точки.
Крикунья снова опустилась на землю напротив Эндера. Бросила что-то на мужском языке.
– Она говорит, что никогда не станет убивать людей и запретит это всем женам и братьям. Она требует, чтобы я напомнил тебе, что вы вдвое выше нас ростом, что вы знаете все, а мы – ничего. Ну, достаточно она унизилась перед тобой для продолжения разговора?
Она хмуро следила за ним, ожидала ответа.
– Да, – сказал Эндер. – Теперь мы можем начать.
* * *
Новинья стояла на коленях возле постели Миро. Рядом пристроились Ольяду и Квим. Дом Кристан укладывал спать Грего и Квару, и его немузыкальная колыбельная была едва слышна за хриплым, затрудненным дыханием Миро.
Миро открыл глаза.
– Миро, – позвала Новинья.
Он застонал.
– Миро, ты дома, в постели. Ты перелез через ограду, когда она была включена. Доктор Навьо сказал, что твой мозг поврежден. Мы не знаем, временная это травма или нет. Возможно, ты частично парализован. Но ты жив, Миро, и доктор Навьо говорит, что может компенсировать то, что ты потерял. Понимаешь? Я говорю правду. Наверное, поначалу будет очень плохо, но, по-моему, стоит попробовать.
Он тихо застонал. Но это не был крик боли. Он пытался что-то сказать и не мог.
– Ты способен двигать челюстью, Миро? – спросил Квим.
Миро медленно открыл и закрыл рот.
Ольяду поднял руку примерно на метр над головой Миро и покачал ею:
– Ты можешь следить глазами за движениями рук?
Миро снова застонал.
– Когда хочешь сказать «нет», закрывай рот, – посоветовал Квим, – а когда «да» – открывай его.
Миро закрыл рот и промычал:
– Мммм.
Новинья поняла, что не сможет сдержаться, несмотря на свои ободряющие слова. Это было самое страшное, что когда-либо случалось с ее детьми. Когда Лауро потерял глаза и превратился в Ольяду (она ненавидела это прозвище, но теперь часто использовала его сама), она думала, что хуже быть уже не может. Но Миро, парализованный, беспомощный, неспособный даже ощутить пожатие ее руки, – это невыносимо. Ей было больно и горько, когда умер Пипо, еще горше, когда умер Либо, смерть Маркано принесла ей боль и сожаление. Она даже помнила ту сосущую пустоту, которая наступила, когда ее отца и мать опустили в могилу. Но не было страдания горше, чем видеть несчастье своего ребенка и быть не в силах помочь.
Она встала, чтобы уйти. Ради него. Надо плакать тихо и в другом месте.
– Мм. Мм. Мм.
– Он не хочет, чтобы ты уходила, – перевел Квим.
– Я останусь, если хочешь, – сказала Новинья. – Но тебе лучше снова уснуть. Навьо сказал, что чем больше ты будешь спать, тем скорее…
– Мм. Мм. Мм.
– Спать он тоже не хочет, – добавил Квим.
Новинья подавила почти рефлекторное желание прикрикнуть на Квима, сказать ему, что она и сама прекрасно слышит и понимает ответы Миро. Но сейчас не время для ссор. Кроме того, именно Квим выдумал ту систему, которой Миро пользовался для общения. Он имеет право гордиться этим, считать себя голосом Миро. Так он утверждает себя как член семьи. Показывает, что не сбежит, несмотря на то что услышал сегодня на прасе, показывает, что простил ее, а потому Новинья придержала язык.
Ознакомительная версия.
