Ознакомительная версия.
Воспоминание сделалось ярким и каким-то ненормально значительным, а потом померкло, будто в голове выключили свет.
А когда свет вернулся – оказалось, что его волосы лежат по всей кухне, на столе, на полу, у него на плечах и на коленях. Что голове холодно и непривычно.
– Ох, блин, – тихо и как-то жалко сказал Мэлс. – Ну, я тебя развязываю, держись…
И долго резал веревки. Чтобы освободить Егора, Мэлсу потребовалось столько же времени, сколько он потратил, чтобы его связать.
Веревки упали на пол, но Егор продолжал сидеть, как будто вновь обретенная свобода была ему вовсе ни к чему.
– Кофе? Чай? – спросил Мэлс.
– Ты козел, – сказал Егор.
Мэлс молча взялся за чайник.
* * *
Он шел по ночному городу, и голове было холодно. Прохожие косились на него – наверное, Егор был похож на лопоухого новобранца, шутки ради упакованного в элегантный, слегка разорванный деловой костюм.
Зажглись фонари. Вместе с ними в голове Егора включилась и затеплилась связная мысль – первая с тех пор, как он вышел из пропахшего котами Мэлсового подъезда.
А что скажет шеф, когда увидит «стильную» Егорову прическу?
Он остановился. Двумя руками взялся за гладкий, неприятный на ощупь затылок.
В витрине напротив стояли парень и девушка – пластмассовые, зато одетые на много тысяч каждый.
На краю фонтана сидели, обнявшись, настоящие парень и девушка. Целовались, не обращая на Егора внимания.
Фонари разгорались ярче.
На ступеньках подземного перехода стоял старик в больших очках с толстыми линзами. Смотрел поверх очков, поверх Егоровой головы, поверх фонарей; в неловко приставленной к животу горсти его лежала одинокая пятикопеечная монета.
Егор отвернулся, будто испугавшись, и пошел в противоположном направлении. Ветер холодил затылок, струйка холода сбегала вдоль позвоночника, и он зашагал быстрее, чтобы согреться. Он шел, бежал, все оставалось по-прежнему, он сумеет объяснить шефу… Нет, ничего он не сумеет объяснить. Его уволят, завтра же уволят, он пропал, он погиб, как он теперь проживет…
Он споткнулся о край газона и растянулся на траве. Кто-то из прохожих присвистнул. Кто-то сочувственно заохал издали.
Егор поднялся на четвереньки. Встал; долго отряхивал пиджак и брюки, но пятна все равно остались.
Почему он так боится увольнения? Он что, умрет, если его уволят?
Какое дело шефу до его прически?
Медленно, будто не веря себе, Егор двинулся к ближайшей телефонной будке. Стал искать по карманам карточку – наткнулся на мобильник. Долго разглядывал маленькую удобную трубочку, и не мог вспомнить Олиного телефона. Он запоминал телефоны наглядно, по расположению на диске или клавишах, а вот с мобилки, выходит, он Оле никогда не звонил?
Он вышел из будки. Долго не мог придумать, куда девать мобильник. Сунул обратно в карман.
Фонари горели голубым и желтым. Все вокруг отбрасывало двуцветные тени; Егор огляделся, понемногу узнавая знакомую площадь. Когда-то они гуляли здесь с Олей… Кажется. Только тогда на углу рос большой тополь – а теперь там помещался декоративный куст, аккуратно подстриженный в форме куба.
Егор сел на пустую скамейку. Отсюда, издалека, стриженый куст казался поролоновым.
Егор взялся за голову.
Прошедший год был весь тут. Он никуда не исчезал. И теперь уже никогда не исчезнет.
И все, что он говорил Оле… И все, чем он отвечал на ее слова и слезы…
И все его бывшие друзья…
И его родители, которым он уже месяца три не звонил…
И сам он, радостно поверивший в свою неслыханную удачу…
И лысый парикмахер с лицом мягким, как варежка.
И свеженькое, бодрое отражение Егора в большом парикмахерском зеркале.
Чем он смотрел весь этот год? Чем он думал? Чем он чувствовал – «стильно» стриженой башкой?!
…Прошло полтора часа, прежде чем на хорошо одетого бритого гражданина обратил внимание проходивший мимо милицейский патруль.
* * *
Шеф поднял голову.
Егор стоял в дверях, а секретарша тянула его за куртку, пытаясь вытащить обратно в приемную.
Шеф смерил Егора взглядом. Кивком разрешил секретарше удалиться.
– Дурачок, – сказал шеф, когда дверь закрылась. – Ты уволен.
– Нет, это я сам, – сказал Егор. – Я сам ушел. Я человек… А вот вы – пожалеете.
– Это ты пожалеешь, – сказал шеф. – Попомни мои слова.
* * *
…Мэлс Иванов закончил вычесывать гребешком синтетический веник с длинной ручкой, тот самый, которым двадцать минут назад был выметен пол на кухне. Теперь чужие волосы, все до единого, помещались в литровой банке с полустертой наклейкой «Огурцы консервированные».
Мэлс поставил банку на подоконник. Один его глаз смотрел на остриженные волосы, а другой – за окно, где у прямоугольной ямы метро вертелась воронкой раздраженная утренняя толпа.
Мэлс смотрел на людей – и улыбался странной, многообещающей, удовлетворенной улыбкой.
Конец
Высокая трава ходила волнами – тяжелая от сока, темная, густая. От терпкого травяного запаха мутилось в голове.
Кими-Полевой вел свой маленький дозор сотни раз исхоженной тропкой, вдоль границы, вдоль линии маячков. После ночной грозы следовало проявить бдительность – и возвратиться на заставу в твердой уверенности, что ни один маячок не пострадал.
Кими должны были отпустить домой еще месяц назад. Срок его службы закончился и того раньше – весной; Кими готовился поступить в инженерную школу, носившую имя его деда, Арти-Полевого. Но приемные экзамены закончились, а служба продолжалась, никто не собирался демобилизовывать Кимин призыв, хотя на заставе полным-полно было первогодков, неумелых, но старательных, вот как те двое, что шли сейчас за Кими, будто за поводырем – след в след.
Ото всех троих разило дегтем. Все трое парились в пропитанных спецсоставом комбинезонах; едкая вонь должна была скрывать их собственный запах – на случай, если линия маячков все-таки повреждена. Правда, Кими знал, что пропитка помогает лишь в трех случаях из десяти. Волки без труда связывают вонь комбинезонов – и запах жертвы.
Волки.
Для тех двоих, что шли за ним след в след, это было просто страшное слово. Волков они видели только на учебке, издали – в подзорную трубу.
Кими тоже никогда в жизни не видел вблизи настоящего волка – но три сезона на заставе давали ему право думать о первогодках снисходительно, свысока…
Трава ходила ходуном справа и слева от тропинки. По левую руку, на расстоянии трех волчьих бросков (теперь я долго еще буду мерить расстояния волчьими бросками, подумал Кими), тянулся осыпавшийся ров, обозначавший границу. И, через каждые сто шагов – изобретение великого Киминого деда, отпугивающий маячок, поставивший точку в извечной борьбе с волками.
Ознакомительная версия.
