«Сейчас опять заладит про завещание, пропади оно всё пропадом», – поморщился я и решил было сбросить сигнал, но взял себя в руки, и ответил.
– Что ты, Харитон?
– Олаф, быстро иди в библиотеку. Это срочно!
Я вздохнул, ну вот неймётся человеку!
– Немедленно! Слышишь? Хватит вздыхать! Мы тут тебя ждём.
– Мы? – удивился я, но он уже отключился.
***
Ещё подходя к библиотеке, я услышал громкие голоса, раздающиеся из-за двери. Я вошёл и удивлённо замер у порога. Перед жарко растопленным камином стоял красный Харитон, в высоко поднятой руке он сжимал обгоревший свиток, а другой держал за шиворот деда Анисима, который подпрыгивал, пытался дотянуться до свитка, при этом от души лягая Харитона и приговаривал:
– Отдай, дай сюда, зараза! Отдай!
Отец Фивий визгливо голосил, надвигаясь на них:
– Раб Божий, Харитон! Побойся Бога! Отпусти немедленно старца Анисима Имей уважение к старости!
– Что здесь происходит?
Отец Фивий отпрянул от Харитона. Дед Анисим как-то странно обмяк в руке доктора, и тот отпустил его.
Я обернулся. В дверях стоял духовник монастыря отец Ануфрий.
– Что здесь происходит? – пройдя вперёд, повторил он.
– Да вот, отец Ануфрий! – Харитон подал старцу свиток. – Это завещание отца Окимия, о котором он говорил перед смертью. А эти, – он кивнул на отца Фивия и Анисима, – пытались его сжечь!
– Как сжечь?!
– Не верьте ему, отец Ануфрий! Всё поклёп и поношение! Я ни сном, ни духом! Клянусь, – истово закрестился отец Фивий. – Дед Анисим пришёл ко мне и попросил аудиенцию, сказал, что это очень важно для него. Я и уважил старца, пошёл сюда за ним для беседы. А он вдруг выхватил из-за пазухи этот свиток и швырнул в огонь, и стал уверять меня в своём ко мне почтении и уважении. У меня и в мыслях не было, что это за свиток. А тут, вдруг, вбегает доктор, кидается в огонь, тащит оттуда этот злосчастный свиток, потом хватает несчастного старца непотребно за шиворот. Какое безобразие и непочтение к возрасту! Его следует изрядно наказать.
Отец Ануфрий ничего не ответил, развернул обгоревший свиток, и, пробежав по нему глазами, побледнел:
– Да, действительно, это завещание отца Окимия.
– Вот видите! Видите! – горячо заговорил Харитон. – Я же говорил. Я предупреждал ещё Олафа, что они хотят уничтожить завещание. И да! Я следил за ними. Увидел, как они шепчутся, куда-то собрались идти, и сразу позвонил вам, отец Ануфрий, и тебе, Олаф, а сам пошёл за ними. И не зря пошёл! Не видать бы нам завещания. Я видел, как дед Анисим подошёл к камину и бросил туда свиток. Ждать больше было нельзя, и я кинулся его доставать. А дальше вы всё видели.
– Как! Этот свиток – завещание отца Окимия?! – закрестился отец Фивий и грозно повернулся к деду Анисиму, – Да как ты посмел, нехрись, покуситься на последнюю волю настоятеля! Да тебя за это!
Дед Анисим поражённо замер и вдруг кинулся в ноги отца Фивия, стал биться лбом об пол. Тот брезгливо попятился:
– Виноват, отец родной! Бес попутал! Не хотел, чтобы этот пришлый стал настоятелем в нашем монастыре.
– Как смеешь ты решать! Последняя воля настоятеля – закон, но кому быть настоятелем, а кому не быть, решает только Синод. И уж никак не ты!
– Не верьте им, отец Ануфрий, всё – ложь. Они в сговоре. Я точно вам говорю!
Отец Ануфрий свернул свиток и молвил:
– Ступай дед Анисим к себе, и не смей никуда уходить до нашего решения, – и повернулся к Харитону. – И ты, Харитон, ступай, займись своим делом. Тебя, поди, больные ждут. А мы разберёмся, – кивнул отцу Фивию, – пойдём, отец Фивий.
И прошёл в дверь мимо меня, даже не взглянув в мою сторону.
– Нет, ты видел! Всё свалил на деда, – сказал Харитон, когда мы с ним остались одни в библиотеке, – ты-то как?
– Нормально.
Он внимательно посмотрел мне в лицо:
– Что-то не нравишься ты мне. Пошли ко мне.
Я поморщился, мне хотелось побыть одному.
– Нечего тут морщится. Морщится он ещё, – Харитон подтолкнул меня в спину, – давай, давай пошли, полечу тебя.
– Ты ещё за шкирку, как деда Анисима, меня возьми, – проворчал я.
– И возьму, если надо будет для пользы дела.
Мы вышли из библиотеки.
***
Серое небо.
Серые, пропитанные дождевой влагой, стены монастыря.
Серые лица людей, одетых в тёмные балахоны, бесконечный поток которых течёт через распахнутые настежь монастырские ворота, и воронкой водоверти растекается по площади перед храмом.
В центре воронки – простой деревянный гроб с телом отца Окимия, который после отпевания поставлен здесь для прощания.
Золотом сияют купола храма, вознесённые высоко в небо подальше от земных страстей и потому не доступные всеобщей серости-унынию, поглатившей всё на земле.
Проститься с настоятелем пришли все. Женщины и дети плакали. Мужчины скорбели. Старики смотрели со светлой печалью, предвидя скорую встречу с почившим.
Сдержанный плач и горестные вздохи стихли, когда из дверей храма вышли духовник монастыря – отец Ануфрий и заместитель настоятеля – отец Фивий. Они опустились на колени, и люди на площади последовали их примеру. Раздались слова молитвы. Сначала тихие, потом всё более громкие: молились все.
Тихо заплакал дождь, но никто не тронулся с места. Только когда молитва была закончена, люди поднялись с колен.
– Братья и сёстры! – заговорил отец Ануфрий. – Сегодня мы прощаемся с нашим настоятелем. Но не прощаемся с отцом Окимием, который всегда будет в наших поминовениях, и в наших сердцах святым защитником от всякой скверны наших помыслов. По монастырскому уставу сейчас, перед телом покойного, мы оглашаем его последнюю волю – его завещание, – отец Ануфрий отступил, пропуская вперёд отца Фивия.
Тот развернул свиток, который держал в руках и стал читать:
– Милые сердцу моему братья и сёстры! В свой последний час примите мой низкий поклон и глубокую благодарность за то, что вместе со мною разделили путь, уготованный нам Богом. Пришло время нам расстаться. Покидаю вас с любовью и надеждою, что и в ином мире смогу ежечасно молиться о вас! Простите меня, слабого грешного человека, за все обиды вольные и невольные. Не скорбите обо мне. С радостью в сердце ухожу я. Только одна скорбь гнетёт моё сердце, скорбь о том, что с моим уходом могут закончиться и незавершённые земные труды мои. Одна надежда на ученика моего – монаха Олафа – в миру Олега Иванова. С последней просьбой обращаюсь к вам, други мои, молю вас и заклинаю, приложить все силы, чтобы означенный Олаф всенепременно продолжил дело моей жизни и в научной работе
