– в обсерватории, и в монастырском управлении – настоятелем. За годы, проведённые с ним, я познал его разум и сердце, и уверен, что он достойно продолжит то, что я не сумел закончить. Прощайте, родные сердцем! Низкий вам поклон и последнее моё благословение. Любящий вас и вечно молящийся по вам Отец Окимий.
Над площадью нависла давящая тишина. Наконец, то там, то здесь стали слышаться возгласы: «Кто таков Олаф?», «Где он?» «Олаф тут? Поглянуть бы надо».
Герасим, стоящий рядом со мной, крякнул и шагнул в сторону, пихнув меня вперёд. Постепенно толпа, показывая на меня, отхлынула и замерла в отдалении. Я готов был провалиться сквозь землю, и хотел было бежать, но бежать было никуда. Вокруг плотно стояли люди и молча смотрели на меня.
Спас меня отец Ануфрий, который крикнул:
– Брат Олаф! Иди к нам, пусть все увидят.
Я пошёл к храму, толпа расступалась, давая мне дорогу. Когда я подошёл и встал рядом с отцом Ануфрием и отцом Фивием, духовник вдруг громко спросил, обращаясь ко мне:
– Готов ли ты, брат Олаф, исполнить последнюю волю отца Окимия, которую он завещал нам перед своей кончиной?
«Я готов продолжить научную работу, но никак не стать настоятелем!» – хотел закричать я, но язык не поворачивался это произнести перед гробом отца Окимия и перед сотнями глаз, смотрящих на меня.
Я молчал. Толпа начинала нервничать. Надо было что-то говорить. «Ладно. Сейчас скажу, – трусливо подумал я, – а там видно будет». И я сказал:
– Я готов.
Толпа ахнула и заколыхалась.
Вперёд торопливо шагнул отец Фивий и поднял руку, успокаивая людей:
– Мы все глубоко почитаем отца Окимия. Его последняя воля для нас священна. Брат Олаф несомненно продолжит научные изыскания отца Окимия. Однако не будем забывать, что назначение на должность настоятеля монастыря производит только Синод. Безусловно, нами будет доведена до сведения Священного Синода последняя воля отца Окимия, и, уверен, она будет учтена. Но на всё воля Божья! Помолимся ему. Преклоним колени в последней молитве с отцом Окимией, с честью и достоинством, коих он заслуживает, проводим его в последний путь.
Толпа упала на колени.
Глава 24. Святейший Синод
Через неделю после похорон отца Окимия за нами: отцом Ануфрием, отцом Фивием и мной, прилетел везделёт и доставил нас в Элизиум на заседание Синода.
Везделёт приземлился во внутреннем дворе Башни Мира Элизиума, где нас встретил улыбчивый молодой человек. Я удивился, что одет он был в рясу, хотя и не чёрную, какие носили монахи, а белую. Никогда раньше не доводилось мне видеть в Элизии священнослужителей, и я думал, что здесь они ходят в обычной для горожан одежде. Хотя, возможно, так оно и было, а исключение делалось для участия в Святейшем Синоде.
Получив благословение у отца Ануфрия, и почтительно обменявшись поклонами с отцом Фивием, он дружески кивнул мне и представился:
– Феодор – викарий, личный помощник предстоятеля Климентия.
И обращаясь ко всем, добавил:
– Очень рад вас видеть. Прошу пройти с дороги отдохнуть. Заседание начнётся через час.
Лифт почти мгновенно поднял нас на восьмой этаж – этаж религиозных учреждений христианства, и по голубой ковровой дорожке мы пошли по светлому коридору, на стенах которого висели освещённые мягкой подсветкой картины с изображениями религиозных сюжетов. У двери с надписью «Святейший Синод» Феодор остановился, но открыл не её, а приложил браслет к окошку двери напротив. Дверь открылась, и Феодор жестом пригласил нас войти.
Комната, куда мы попали, была небольшая, но уютная. По-домашнему потрескивали поленницы на голограмме камина с элементом погружения. Свечи, горевшие в высоких напольных подсвечниках, были расставлены так, что ими освещался каждый уголок комнаты. У камина и вокруг стола в центре комнаты стояли глубокие трансиды. На столе в широких вазах лежали фрукты, и стоял пузатый хрустальный графин, видимо, с только что налитой холодной водой: стенки его запотели, и бусинки пузырьков ещё цеплялись за них. Вдоль стен – пара мягких диванов с высокими подушками манили отдохнуть после утомительной дороги. Пушистый светло-коричневый ковёр на полу, тёмно-золотистая драпировка стен и панорамное окно, с плотно задёрнутыми тяжёлыми шторами цвета тёмного янтаря, ниспадающими мягкими складками, делали комнату располагающей к отдыху и покою.
Спросив, не нужно ли нам чего с дороги и указав на дверь за гобеленом, где можно умыться с дороги, Феодор ушёл. Отец Ануфрий отправился с ним, ссылаясь на то, что ему нужно срочно увидеться с отцом Климентием.
Мы с Фивием остались вдвоем. Он тяжёлым взглядом проводил отца Ануфрия и, подойдя к камину, привалился к стене, смотря на огонь. Мне тоже захотелось устроиться рядом с камином, приятно было смотреть на огонь, пусть и на его имитацию, но сделанную так искусно, что об этом забывалось. Я сел на трансид и прикрыл глаза.
Звякнула крышка графина, и послышался звук льющейся в стакан воды. Через несколько мгновений тишины послышался довольный голос Фивия:
– Какая вкусная вода. Всегда удивлялся, откуда в большом городе такая вкусная вода. Прям, как у нас в горах. Хотя нет, всё-таки у нас вкуснее будет.
Я удивлённо взглянул на ставшее вдруг добродушным лицо отца Фивия. Он увидел мой взгляд и спросил:
– Вам налить?
– Нет, спасибо, я не хочу пить.
Отец Фивий закивал:
– А я вот водохлёб, – и улыбнулся, – люблю чистую воду.
«И не только воду, ты вообще выпить не дурак», – подумал я, вспоминая своё трапезничание с ним в первый мой приезд в монастырь. Видимо, эта мысль отразилась у меня на лице, потому что Фивий вдруг засмеялся и уселся в трансид недалеко от меня.
– Я рад, что нам выпала минутка откровенно поговорить. И хотел бы объясниться. Вы не против?
Я ничего не ответил, только пожал плечами.
– Вот и ладненько, – он потёр ладони и, сложив пальцы в замок, положил их на толстый живот. – Нам давно пора разъяснить и уладить наши, – он запнулся, подбирая слово, – недоразумения, которые между нами возникали. Да вот всё не приводилось побыть наедине. То вы заняты в обсерватории научными изысканиями, то я никак не мог оставить своё попечение о нашей братии и поселенцах.
«Вот ведь гад, даже тут не может, чтобы не подчеркнуть ненужность моей работы и свою значимость», – подумал я, но ничего не ответил.
Фивий помолчал и, не дождавшись ответа, продолжал:
– Я понимаю вас, Олег. Вы не думайте, что я настолько бесчувственный, что не в состоянии понять другого человека.
Я вздрогнул, когда Фивий назвал моё имя. Посмотрел на него и негромко сказал:
