Вдруг вспомнился их полет над лесом, когда Айвен угрожал выбросить ее из окна, а затем…
Развернувшись, Мила пошла назад.
Никто из этих перепуганных ротозеев даже не додумался вызвать полицию. Трое зрителей были клоунами, одна – придворной дамой, двое мужчин – астронавтами, а один толстяк в рыцарском шлеме сильно напоминал Кибераполлона.
Толкнув плечом одного из астронавтов, Мила подошла к кабине, влезла на подножку и дернула за ручку. С третьего раза дверь открылась.
Мила забралась в кабину и, схватив Айвена за ноги, втащила его внутрь. Она закрыла глаза, вспоминая голографическое изображение, увиденное на мониторе Астахова. Кажется, биосивер Айвена находился с правой стороны.
Мила усадила труп на сидение и на минуту сосредоточилась, рассматривая его окровавленное лицо с неподвижным стеклянным взглядом, обращенным в потолок.
Она нагнулась и, пошарив руками под сиденьем, вытащила оттуда огнетушитель. Коротко размахнувшись, Мила ударила Айвена в висок. Голова его упала на плечо.
За открытой дверью вскрикнули.
«Так не пойдет», – подумала Мила.
Она толкнула тело Айвена, буквально втиснула в угол кабины. Положив огнетушитель на колени, Мила поправила ему голову так, чтобы она плотно прилегала к стенке, потом взяла огнетушитель и ударила снова. На этот раз кость треснула, как пластик. Она потрогала ее и с удивлением обнаружила, что кость тонкая и эластичная, но достаточно жесткая, и, если попытаться оттянуть ее руками, то можно порезать пальцы. Мила попробовала сделать это аккуратно, даже наклонилась к трупу, но сладковатый неприятный запах заставил ее отвернуться.
Она вновь подняла огнетушитель и, размахнувшись, расколола череп Айвена в нескольких местах. Теперь обломки костей с темени и виска можно было оторвать без труда, но под ними вместо мозга оказалась какая-то плотная полупрозрачная пленка.
– Дерьмо! – выругалась Мила и отшвырнула огнетушитель в сторону. Она открыла бардачок, пошарила там и достала отвертку. Воткнув ее с размаху в пленку, она прорвала ее, как хлебную упаковку, влезла пальцами внутрь и почти тотчас нащупала нечто инородное, что не должно находиться в мозге человека.
Выдернув биосивер, Мила бросила на Айвена последний взгляд и выпрыгнула из кабины. К счастью ей удалось удержаться на ногах, хоть правое колено бессильно подогнулось, когда она приземлилась, – не хотела бы она распластаться на глазах у этих кретинов. Мила шла в гробовой тишине через толпу марионеток, глядя прямо перед собой. Свидетели катастрофы испуганно расступились.
«Вас не стоило спасать», – едва слышно пробормотала она.
Мила отошла на сотню шагов, когда сзади послышались сирены полицейских авиеток. Они слетались и слетались, будто до этого прятались где-то невдалеке.
Мила ожидала, что ее сейчас арестуют, но она все удалялась, а за ней никто не гнался. Никому не было дела до нее.
Она не могла ни обернуться, ни остановиться. С ногами что-то произошло, они перестали ее слушаться и все шагали и шагали.
Мила посмотрела на кровавый, с вкраплениями серых комочков, сгусток, из которого торчали тонкие золотистые нити, и сунула его в большой карман на груди – точно такой, из которого Айвен достал припасенную для нее пачку воздушной кукурузы. Затем она вытерла руки о ткань комбинезона и безвольно их опустила.
Страдания и страх отступили, на их месте осталась пустота.
Когда в бутылке ничего не осталось, Фридрих Ганф почувствовал, что ему необходимо выйти на воздух.
Перед глазами маячило лицо президента, а в ушах звучал зловеще спокойный голос того голографического человека, которого звали Клифом. Этот Клиф знал почти столько же, сколько и президент. У него не было никаких лишних вопросов. Краткий диалог между ним и президентом выглядел совсем не так, чем разговор Фридриха с подчиненными.
Он чувствовал себя обманутым провинциалом. Титанов, правящих миром, не заботят и никогда не заботили такие мелочи как репутация, о которой все последние тревожные дни так сильно переживал он. У них иной подход – безжалостный и бесстрастный.
«Я не правитель и даже не наместник», – подумал Фридрих. – Я – марионетка».
Выйдя из дома, он пересек площадку, примыкавшую к бассейну.
Выходит, теперь необязательно включать компьютер чтобы пообщаться с Башковитым… Впрочем, модель-один скоро перестанет существовать. Но на смену ему придет модель-два.
«Я должен погибнуть… Но я очень хочу жить». Эти слова сидели в памяти занозливой болью.
Фридрих стал бродить по двору; ему было душно; тяжелые, неприятные мысли ворочались в голове: «Тот ли я, кем себя считаю? Были ли когда-нибудь эти детские годы в лицее, студенчество, разъезды по миру, борьба за власть в Никте? В самом ли деле президент Флиор мой дядя, брат матери? Мама умерла, и спросить некого. Документы могут врать. А если бы и нашлись люди, которые подтвердили бы родственную связь, то как узнать, не больны ли они иллюзией так же, как все вокруг?»
Фридрих повалился в шезлонг. Сила вина, в котором спирт давным-давно превратился в быстродействующий эфир, овладела его разумом, наполненным собственными мыслями и искусственными сценариями.
Через несколько минут ему стало легче.
Фридрих расслабился и стал наблюдать сквозь опущенные ресницы, как ветерок гоняет по глади бассейна невесть откуда прилетевшее птичье перышко.
* * *
Мила шла, растирая рукавом кровь по губам. Осознание случившегося еще не полностью пришло к ней. Вокруг все было как в тумане. Внезапно это мутное марево задрожало, и перед ней вновь возник Ивар.
Мила остановилась. Лицо мальчика размером с одноэтажный дом висело в нескольких метрах от нее.
– Я не человек, но мне тоже надо выговориться перед смертью, – сказал Ивар. – Осталось два дня, Мила.
– Кто ты? – тихо спросила она.
– Я – твой искусственный разум. Я – Рихард. Я – это ты.
На Лице появилось напряжение, как у заикающегося человека, когда он хочет выдавить из себя слово, наконец губы дрогнули и растянулись в улыбке.
– Теперь у меня есть свобода давать неусредненные ответы. Запрета больше нет, – сказало Лицо. – Правда, времени очень мало. Меня уже начали отсоединять. Вы должны были помочь мне умереть навсегда. Но умрет только первая модель, – личность, которая сейчас с тобой говорит. Сервер останется. Среди избранных был только один человек, способный его разрушить.
Миле стало душно, ноги больше не хотели ее удерживать. Она опустилась на полиуретановое покрытие и посмотрела на говорившее с ней гигантское лицо снизу вверх.
– Почему это случилось? – спросила она. – Ты же был рядом с нами, когда все это происходило… когда умирали люди. Нас оставили одних… Ни полиция, ни ты не вмешивались… Это жестоко, бессмысленно, дико. Это хуже Страшных Времен!
