— В таком случае, — крикнул сверху Фил, — я и сам ставлю шиллинг на Хулихена!
Те, кто выиграл, разразились смехом и победными кликами; они явно собирались выиграть снова. Хулихен благодарно помахал им рукой. Проигравшие стали тормошить Дуна:
— Слышал, как тебя оскорбляют? Не спи, старина!
— Как только девица, черт бы ее побрал, запоет, сразу оглохни!
— Все по местам, быстро! — И Тималти начал торопливо распихивать на две стороны собравшихся.
— Нет зрителей, — сказал Хулихен, — а какое же это состязание без зрителей, какой это бег с препятствиями?
— Тогда… — и Фогарти обвел нас, моргая, взглядом, — зрителями будем мы сами!
— Идет!
Довольные, все бросились рассаживаться по креслам.
— Или еще лучше, — послышался откуда-то из передних рядов голос Тималти, — почему бы нам не разделиться на две команды? Дун и Хулихен — это само собой, но за каждого болельщика Дуна или, соответственно, Хулихена, который выскочит до того, как гимн приморозит его к месту, будет засчитываться дополнительное очко — согласны?
— Согласны!
— Простите, — сказал я, — но ведь некому судить снаружи.
Все головы повернулись в мою сторону.
— Ах ты, черт! — вырвалось у Тималти. — Верно. Нолан, наружу!
Чертыхаясь, Нолан потащился по проходу к дверям.
Из кинобудки наверху показалась голова Фила:
— Ну что, оболтусы, готовы?
— Готовы — если готова девица и готов гимн!
И свет погас.
Оказалось, что я сижу рядом с Дуном, на втором месте от прохода. Я услышал его просящий шепот:
— Толкай меня, парень, не давай красоте отвлекать от дела, хорошо?
— Да замолчи ты! — оборвал его кто-то. — Не мешай смотреть, ведь тут тайна…
Да, пожалуй, она была тут, тайна песни, искусства, жизни, юная девушка, поющая на экране, где ожило неумирающее прошлое.
— Мы на тебя надеемся, Дун, — шепнул я.
— Что? — отозвался он. Он глядел на экран и улыбался. — Посмотри только, до чего хороша! Слышишь, как поет?
— Мы на тебя поставили, Дун, — напомнил я. — Готовься!
— Ладно, — проворчал он. — Дай кости расправлю. Господи помилуй!
— Что такое?
— Как же я раньше не заметил? Правая нога! Пощупай. Нет, не здесь. Омертвела она, вот что!
— Ты хочешь сказать, онемела? — с отчаянием в голосе спросил я.
— Омертвела или онемела, черт возьми, из игры я выхожу! Бежать придется тебе. Бери мою кепку и шарф!
— Твою кепку?
— Когда побежишь, ты их покажешь, и мы объясним, что бежишь ты из-за моей дурацкой ноги!
Он нахлобучил на меня кепку, повязал шарф.
— Но послушай… — запротестовал было я.
— У тебя получится! Помни только — не трогаешься, пока не увидишь на экране: КОНЕЦ! Песня кончается! Боишься, наверно?
— А как ты думаешь?
— Побеждает слепая страсть, сынок. Бросайся вперед очертя голову, наступишь на кого-нибудь — не оглядывайся. Вот, уже! — Дун подобрал ноги, чтобы не загораживать мне проход. — Песня кончилась. Он ее целует…
— КОНЕЦ! — закричал я.
Я выскочил в проход между креслами и помчался вверх, и на бегу думал: «Первый! Впереди! Не может быть! Дверь!»
В миг, когда раздались первые звуки гимна, я уже распахнул дверь.
Вылетел в фойе — наконец-то!
«Победа!» — подумал я, с трудом в это веря. Кепка и шарф Дуна на мне были как победные лавры. Победил! Победил за свою команду!
Ну а кто второй, третий, четвертый?
Я повернулся к двери как раз, когда она захлопнулась.
И тут я услышал за ней вопли и выкрики.
Боже, подумал я, видно, шестеро кинулись не к тому выходу, кто-то споткнулся, упал, кто-то на него повалился. Вот почему я первый и единственный! И теперь там идет беззвучная, яростная схватка, две команды сплелись в смертельной борьбе, кто навзничь, кто верхом, кто на сиденьях, кто под сиденьями — наверно, так!
«Я победил!» — хотелось мне закричать, чтобы остановить свалку.
Я распахнул дверь.
Я вперил взгляд в темную бездну, откуда не слышно было никаких звуков.
Подошел Нолан и заглянул через мое плечо.
— Вот вам ирландцы, — сказал он, кивая. — Как ни дорог им спорт, искусство еще дороже.
Ибо что доносилось теперь оттуда, из мрака?
— Прокрути снова! Еще раз! Ту, последнюю песню! Фил!
— Никто не трогайтесь с места! Я прямо на седьмом небе. Дун, ты был прав!
Мимо меня прошел Нолан, он тоже хотел сесть.
Долго глядел я вниз, на ряды, где гимновые спринтеры, из которых ни один даже не поднялся с места, сидели и вытирали глаза.
— Ну так повторишь еще, Фил, дружище? — донесся из передних рядов голос Тималти.
— Будет сделано! — отозвался из будки Фил.
— Только без гимна, — добавил Тималти.
Бурные аплодисменты.
Тусклый свет погас. Огромным раскаленным очагом засветился экран.
Я выглянул наружу, в здравомыслящий, ярко освещенный мир Графтон-стрит, «Четырех провинций», отелей, магазинов и гуляющей публики. Я не знал, что мне делать.
Потом зазвучал «Прекрасный остров Иннисфри», и под его звуки я снял кепку и шарф, сунул эти лавры под соседнее сиденье и медленно-медленно, стараясь продлить наслаждение до бесконечности, опустился в кресло…
Комментарий: Евангелие от Иоанна (11:43): «Лазарь, иди вон!» Воскрешённый Лазарь выходит из могилы-пещеры к жизни. В стихотворении обратное: при жизни труп воскресает к смерти.
О'Коннел, Дэниел (1775-1847), ирландский государственный деятель, возглавивший борьбу ирландских католиков за политические права, лорд-мэр Дублина в 1841-1846 гг.
Ирландская республиканская армия, военная организация ирландского национально-освободительного движения.
