Юрий Петухов - Бойня

— Понял, — чистосердечно признался Миткофф. — Только какой я миротворец? Я мирить не умею…

— Вы не миротворец, это точно! Вы болван! — взъярился Ирон Хэй. — С чем вы прежде ходили на охоту в Резервацию?

— Как с чем… у меня много ружей, три охотничьих винчестера и гарднеровская трехстволка.

— А теперь вам дадут ручной пулемет последнего образца, три парализатора, еще кучу всяких замечательных штучек, да в броневике на выбор — огнеметы, синхроплазмомет, микронейтронные пушки, лазерные скорострельные винтовки и всякое такое прочее.

— И что я должен буду делать? — ошарашенно поинтересовался посетитель, теряя остатки выдержки, то белея, то багровея.

— То же самое, что и прежде, болван! — Ирон Хэй вскочил с места. Разодрал на клочки голубенький листок, бросил обрывки в лицо остолбеневшему Айвэну Миткоффу. — И никаких лицензий! Пятьдесят шесть голов ему давай! Щенок! Надо мыслить по-государственному — пятьсот пятьдесят шесть… тысяч… на каждого! Мы не собираемся там вое… проводить мирную миссию двести лет! У нас нет для этого средств в казне! Вам доверяет сам президент! Мальчишки! Щенки! Болваны!

Вытянувшийся в струнку охотник Миткофф держал руки по швам, блаженно улыбался, пучил серые глаза на благодетеля и не мог поверить выпавшему на его долю счастью — в Резервацию! без лицензии! без ограничений! миротворцем! с синхроплазм ометом!

— И помните хорошенько: вы солдат демократии! Нечего там цацкаться со всякой красно-коричневой сволочью! А нето я из вас чучело набью! Я вашу голову повешу в своей гостиной! Ясно?!

— Так точно! — восторженно проревел солдат демократии.

Три дня Пак отлеживался на свалке. Инвалид Хреноредьев ходил вокруг него кругами и недовольно бурчал.

— Иисусик какой, едрена, нашелся! Его убивают, понимаешь, а он воскресает! Его убивают, а он воскресает! Непорядок это. Ты вот сам рассуди, Хитрец, ведь тебя ж убили, едрена?

— Убили, — вяло соглашался Пак.

— Ну и нечего оживать-то! Раз убили, значит, так надо, значит, такой, едрена, порядок вещей. Я так понимаю!

По свалке бегали жирные и ленивые крысы. Хреноредьев приноровился бить их своим костьием. Но с Паком по врожденной жадности делился редко, почти всех сжирал сам — давился, кашлял, чихал, храпел и сипел от лезущей в глотку, в нос и в глаза поганой шерсти, хлюпал, хрюкал, рыгал, плевался, матерился несусветно, но ел. За эти три дня Хреноредьев заметно окреп и больше не спотыкался.

Он настолько осмелел, что совершил дальнее путешествие — по немыслимо ржавому каркасу, по гнутым черным арматуринам он вылез из ямы и начал плутать в узеньких проходах посреди огроменных куч мусора. Плутал, вынюхивая чего-нибудь съедобное, разгребал завалы, пыхтел и оглядывался, пока не наткнулся на какого-то странного мужика. Мужик этот сидел на перевернутой вверх дном большой кастрюле, головы его не было видно из-за высокого воротника черного засаленного пальто, в которое он зябко кутался… Но поразил и напугал инвалида не сам дрожащий мужичонка, а сундук с картинками, который стоял перед ним и на который этот плюгавый мужичонка глядел, не отрывая глаз.

Хреноредьев, постояв соляным столпом с пару минут, опрометью бросился назад. Из мусорных лабиринтов он выскочил как ошпаренный, края ямищи не заметил — и покатился вниз, отшибая бока и скрежеща зубами, кричать он не смел.

Умный Пак сидел на том же месте, сидел, обхватив голову руками и тихонько покачиваясь. Паку виделась в грезах Леда Попрыгушка. Где она теперь? С кем мыкается? Помнит ли про него несчастного?! И кто еще из них несчастней, неизвестно! Пак набирался сил. Он здорово отощал. Но слабости не чувствовал. Голова почти не болела. Зато на душе было тошно и пусто.

— Сидишь, едрена?! — с ехидцей поинтересовался подкравшийся Хреноредьев.

— Сижу, — равнодушно отозвался Пак.

— А там картинки, понимаешь… прыгают и скачут! Пак пристально поглядел на инвалида и заключил:

— Совсем ты одурел, старый хрен.

Оскорбленный до невозможности инвалид долго таращил глаза и глотал воздух, он был не в силах выразить своего возмущения. Потом треснул Пака костылем по башке.

— Еще раз мою фамилию заденешь, убыо-у!!! Я тя оживил, едрена, я тя и убью…

Хреноредьев вздел костыль во второй раз. Но добивать охальника не пришлось. Пак как сидел, так и откинулся на спину, затих. Инвалид даже перепугался, оставаться в эдаком страшном месте без компаньона ему не светило.

— Ей, Хитрец, миленький, — Хреноредьев подполз ближе, приложил ухо к груди. Сердце не прослушивалось. — Ты живой, что ли? Ну, вставай. Хитрец, я ведь только пошутил, едрена!

— Пошутил?! — прямо в ухо инвалиду прошипел Пак. И пребольно ухватил его за обвислый синий нос. — Это шутка у тебя — костылем по башке со всего маху?! Я вот щас тоже пошучу!

Он с такой силой крутанул нос Хреноредьеву, что тот и сам перевернулся на спину, завизжал, даже слезы полилисьиз мутных глаз.

— Ладно, говори, чего видел, — смилостивился Пак и отпустил нос.

Хреноредьев тут же вскочил, закрыл лицо руками, захныкал — нос горел, будто его в расплавленное олово сунули, дело понятное — клешни у Хитреца, дай Бог! Но лучшене нарываться повторно.

— Ка-арти-инки-и там, — прогундосил он, размазывая грязь по лицу, — живые! Прыгают, ходят, говорят чего-то, о-о-о…

— Какие еще картинки? Где?

— В сундуке!

— Где?!

— В сундуке! — повторил Хреноредьев и отступилна всякий случай.

Пак встал, потянулся, хрустнул суставами, стряхнул с колен какую-то прилипшую дрянь и смерил инвалида презрительным взглядом с головы до ног.

— Сам ты сундук… с дерьмом. И с хреном! Инвалид зарыдал горше прежнего, в драку лезть не посмел, только подумал, что лучше б Хитрец вовсе сдох в своем черном мешке! ведь никто в поселке не издевался так над его прозвищем, никто и никогда! а еще втрое моложе!

— Ни хрена ты старших не уважаешь! — пробубнилон отечески.

Пак расхохотался.

— Сам ты, Хреноредьев, свою фамилию задеваешь. Вот и тресни себя по лбу костылем. Тресни, тресни! — Он подошел вплотную похлопал растерявшегося инвалида по плечу. — Ладно, пойдем твой сундук смотреть.

Умный Пак почти сразу догадался, что инвалид говорил про телевизор. Он и сам раньше ни черта не знал, спасибо подружке—Попрыгушке, много чего показала, многому научила. Зазноба любимая, где же ты?!

На этом восхождении Хреноредьев Дважды падал с каркаса, набил себе две шишки на лбу и стал похож на рогоносца. Но Пак ему помог выкарабкаться наверх.

Мужичонку с сундуком нашли не сразу. Да тотна них опять же не поглядел. Только спросил по-своему: